Росстань
Шрифт:
На базарных прилавках второй раз за лето появилось много красного цвета. Первый раз это случается, когда приходит редисочный шквал. Базар тогда пламенеет и издали кажется очень праздничным. И вот теперь второй заход красного цвета: созрела клубника. Будет и третий — когда пойдут помидоры. А пока — клубника. Особенно много садовой. Крупной, яркой. Алексей не соблазнился садовой, а купил более скромную на вид мелковатую и с зеленцой, дикую клубнику. От нее пахло горячей летней степью, полынью и медом. Этот запах легко и приятно воскрешал в памяти давние поездки в веселой
Лахов притащил с базара полную сетку зелени, овощей, даже мяса и с решительностью дилетанта появился на кухне. Квартира была пуста, все куда-то подевались в это субботнее утро, и даже вечная домоседка Фекла Михайловна убрела, кухня была в полном распоряжении Лахова, и никто не мешал ему советами готовить столь редких для него домашний обед. В разгар творческого горения прозвенел дверной звонок. Он всегда звонит резко — легкий и приятный ход кулинарных мыслей сбился, Лахов шагнул было уже в сторону входной двери, но в это время поплыла кастрюля. Крикнув неведомому гостю, чтобы он обождал минуточку, Лахов справился с кухонной аварией и с тряпкой в руке открыл дверь. На пороге стояла незнакомая женщина с огромными глазами на худом интеллигентном лице.
— Проходите, — сказал Лахов и снова поспешил к плите. Уменьшив огонь газовой горелки и успокоившись, что варево не уплывет, он оглянулся и увидел, что гостья стоит у двери.
— Вы к кому?
— Мне Олю надо. Оля здесь живет?
— Ольга Николаевна?
Женщина виновато улыбнулась.
— А я и отчества ее не знаю. Может, и Николаевна.
— У нас живет Ольга Николаевна. Но ее сейчас нет. А фамилию-то вы своей Ольги знаете?
Гостья смутилась еще больше.
— Я прежнюю ее фамилию знаю. Но потом она вышла замуж.
— Ольга Николаевна живет одна, — сказал Лахов.
— Да, мне об этом говорили. Я знаю. Я слышала об этом. Но за последние двадцать лет я Олю ни разу не видела. Так что сами понимаете. Она как бы потерялась от всех своих прежних подруг. Сама, сознательно потерялась. А найти бы мне ее очень надо. Мне дали этот адрес… Я ведь специально приехала…
— Как это сознательно потерялась? — Лахов почувствовал в себе любопытство.
— Да вот так. Жизнь.
— Видите ли, я во всей квартире один и не знаю, куда все мои соседи сознательно потерялись. Если хотите, проходите в мою комнату и ждите свою или не свою Ольгу Николаевну. Вы отдохнете, и, быть может, мы с вами как-нибудь выясним этот вопрос еще до прихода Ольги Николаевны.
— У нее мать была…
— Ну это не слишком индивидуальный признак, — улыбнулся Лахов. — Матери, по-моему, у всех были.
— Да нет, я хочу сказать, да и мне так говорили, она всегда жила с матерью.
— Правильно, и наша Ольга Николаевна жила с матерью. Но она умерла. Еще до моего переезда сюда, и я ее не застал.
— Ну вот видите, — обрадовалась женщина, — Ольга Николаевна вполне может оказаться моей Оленькой. Господи, как я хочу ее
Лахов провел гостью в свою комнату, предложил ей единственный в комнате стул, сам сел на табурет у окна.
— В криминалистике есть такое понятие — словесный портрет. При розыске человека им вроде бы пользуются. Вы мне будете рассказывать о внешности своей подруги, и, если все признаки совпадут, значит, Ольга Николаевна — ваша Оленька. Я вас слушаю.
Женщина засмеялась.
— Это, оказывается, не так просто. Вот я ее мысленно вижу столь ясно, как вас сейчас. Красивая, веселая, молодая.
— Ну насчет последнего…
— Так ведь двадцать лет прошло.
— Хотя да.
— Но о словесном портрете… Среднего роста. — Женщина внимательно посмотрела в глаза Лахову, ожидая поддержки.
— Правильно, — кивнул Лахов.
— Больше, пожалуй, брюнетка, чем шатенка. Такие, знаете, пышные черные волосы.
— Черные, — согласился Лахов, прислушиваясь к скворчанию, доносившемуся с кухни. — И до сих пор еще не плохие.
— Очень пышные волосы. Мы все в театре им завидовали и шутя говорили, что если она их отрастит чуть длиннее, то они ей будут мешать танцевать.
— Вот тут, как говорят газетчики, вкралась опечатка. Танцевала? В театре?
— И очень даже хорошо.
Лахов представил тяжелые ноги соседки в синих узлах вен, вспомнил, как она тяжело дышит, втаскивая себя и тяжелые сумки на пятый этаж, и с сомнением покачал головой.
— Мне очень жаль вас огорчать, но наша Ольга Николаевна не ваша знакомая. У нее более скромная биография. Работает в столовой. Администратором или кем-то в этом роде.
— Пожалуй, вы правы, — вдруг устало согласилась женщина. — Я слышала, что когда Оленька не смогла танцевать и оставила балет, то уехала в ваш город и поступила в театр. Не знаю, что она там делала, но работала в театре. А потом ушла. Но не в столовую же она ушла. Ну, а ваша соседка всю жизнь работала в столовой или еще где-то? Вы не знаете?
— Не знаю, — ответил Лахов, — но теперь это уже нетрудно узнать. — Он уже слышал слабый поворот ключа во входной двери, шаркающие шажки, глухое покашливание и понял, что вернулась с прогулки Фекла Михайловна. — Фекла Михайловна! — крикнул он громко.
Дверь почти тотчас открылась, и в притвор просунулось печеное личико Феклы.
— Ась! Звал ли, чо ли?
— Звал, Фекла Михайловна, звал. Вы ведь тут давно живете. Вы не знаете, где Ольга Николаевна работала прежде, еще до столовой. Или всегда в столовой?
Фекла Михайловна, почувствовав свою нужность, протиснулась в комнату, в волнении принялась оглаживать сморщенными лапками свой фартук, готовясь к долгому разговору.
— Не знаете? Ну, тогда извините нас…
— Ну, ты почто такой-то? Знаю. Только позабыла. Но я счас вспомню. — Старуха забеспокоилась. — Счас, счас. В столовой-то она это когда же стала работать? Это, однако, как я руку ломала. Однако, тогда и есть.
Лахов терпеливо разъяснил:
— Да нам не надо, когда она в столовую устроилась. Нам надо знать, где она работала прежде. В театре?