Россыпь
Шрифт:
– Спишь, земляк? – вдруг вполголоса спросил Жамьян из-за своей перегородки совершенно трезво и, не получив ответа, пробормотал: – Но спи, спи. Автобус рано, дорога длинный.
Воздух в хибаре был затхлый, смрадный. Кешка, не включая света, потихоньку, стараясь не скрипнуть дверью, выбрался на улицу и долго сидел на крыльце, думал об отце, о своей жизни, о Жамьяне… Земляки-то земляки, но только никакой радости не было от встречи, была лишь досада, что не определился в гостиницу. Жамьян за весь вечер ни разу не вспомнил родное село, не спросил, когда Кешка был там в последний раз, кто из односельчан жив-здоров, а кто
Когда Кешка спросил его, почему он не был на похоронах родителей, Жамьян, явно уклоняясь, пробормотал что-то невразумительное. Цепкой детской памятью он хорошо помнил Сангу, других старых бурят, живших в то время в посёлке, помнил их добродушие, сердечность, гостеприимство. Что стало с Жамьяном, почему такой ханыжный вид и образ жизни? А что Баирма, так видно «по Сеньке шапка» – стоят друг друга.
«Ладно, будет размышлять! Надо всё-таки как-то уснуть. Да не проспать бы автобус…».
Кешка тихонько вернулся на диван и только под утро забылся.
Проснулся он от загремевшей посудины. Из-за перегородки выглянула Баирма:
– Иннокентий Ильич, приносим извинений, мне полагается торопиться арбота…
«Броччоха, хоть бы чаем напоила, – с неприязнью подумал Кешка. – Работа у неё появилась за ночь!» Вчера Жамьян проговорился, что сама безработная, за что и получил шлепок по затылку: «Дурба-ан!».
– А где Жамьян?
– Калымить ушёл.
– Что не разбудил-то?
– Он сказал, пускай, спит, дорога длинный…
Кешка глянул на часы, надо было поторапливаться к автобусу. Он взял свой дипломат и, не прощаясь, с чувством облегчения вышел на улицу.
Третий час без остановки «пазик» урчал по гравийке. В автобусе было душно, в щели проникала пыль.
В Осиновке водитель объявил стоянку на полчаса. Все пассажиры вышли. Кешка от нечего делать зашёл в магазин, бесцельно скользя взглядом по витринам. Когда народ стал подходить на посадку, он тоже направился к выходу и натолкнулся на какого-то парня, идущего ему навстречу. Хотел было обойти его, но тот преградил ему дорогу. С другой стороны к нему подошёл ещё один парень.
– На выходе готовь на бутылку или ты не дойдёшь до автобуса, понял? – глухо, вполголоса сказал первый парень, и прежде чем Кешка успел что-либо сообразить, они оба, круто развернувшись, быстро вышли из магазина. Это произошло так неожиданно, что Кешка попросту оторопел, но размышлять было некогда, и он толкнул им на выходе несколько смятых десяток, буркнув: «Больше нет». И, не оглядываясь, прошёл к автобусу.
– Все на месте, никого не забыли? – спросил водитель, окинув взглядом салон. И, получив подтверждение, закрыл двери автобуса.
До города оставалось около двух часов.
Шокированный только что происшедшим, Кешка не сразу пришёл в себя. Пионеры! Далеко ребята пойдут, если никто не остановит… Достойные кандидаты в казённый дом.
Кешка знал, что поезд до Тынды отправляется поздно вечером. Можно было, конечно, сесть на проходящий скорый, но в этом случае придётся коротать ночь на вокзале в Тынде – от станции до дома ему предстояло ещё ехать на автобусе.
Он вспомнил, что ничего сегодня не ел, и решил, после того как возьмёт билет, где-нибудь основательно пообедает, а потом купит подходящую книгу, обоснуется где-нибудь
– Одно место до Тынды, плацкарт, – доставая паспорт из внутреннего кармана пиджака, сказал он в окошко кассы.
– Ваш паспорт, – сказала кассир и после небольшой паузы, решив, что человек не понял, повторила: «Дайте ваш паспорт!»
Кешка выдернул паспорт из обложки, где у него были заложены пятитысячные купюры, с недоумением провёл большим пальцем по торцам листов – денег не было! Пробурчав что-то невнятное и отойдя от кассы, проверил по всем карманам. Сам того не ведая, прав был, отвечая тем барбосам в Осиновке, что денег у него нет. Их действительно уже на тот момент не было, лишь в одном из карманов нашлась мелочь, разве что на пачку сигарет.
Санга
Жили-были в одном селении Воробей, Цапля, Сорока и жизнерадостный бурятик Ранжил – дружная компания.
Жаркий июльский полдень. Где могут быть сейчас пацаны? Как это солнышко ясное – на речке, в Заливе, а Санга, по закону подлости или какому другому раскладу, некогда поселившийся не где-нибудь, а как раз напротив Залива, с утра ушёл в колхозную кузницу на другой конец села.
Бурят Санга, старик лет шестидесяти, был весьма неравнодушен к компании и всё пытался, но безуспешно, наладить с пацанами знакомство. И то сказать, когда кто-то из наших знакомцев в свою недалёкую бытность учинял кураж, а то, бывало, шалил без меры, мать его украдкой стучала по ножке стола кулаком и обеспокоенно выглядывала в окошко: «А вон Сангашка идёт, сейчас он заберёт тебя!» Это по-своему действовало, хотя подобная ложная тревога со временем стала восприниматься скептически. Случалось, Санга заходил к родителям по каким-то делам и после взрослого разговора непременно подходил к отроку, чтобы выразить своё внимание и расположение, и на правах фирменной шутки «нюхал табак». Щепоткой он дотрагивался до пипки, потом подносил пальцы к носу, шумно вдыхал воздух и притворно чихал, чтобы показать, какой это на самом деле «крепкий табак». И если раньше такие проделки ему удавались беспрепятственно, то теперь – фигушки с два!
Санга с головы до ног корявый: кривые нос и зубы, разбитые в кузнице пальцы рук, изведённые ноги. Он носил вислые редкие усы, брил шишковатую голову наголо, пил мутную аракушку, которую выгонял из молока. «Маленько горло мазал», – говаривал он, опрокинув в себя стакана два крепчайшего самогона. После Санга выходил на улицу, и тогда за наилучшее было миновать его стороной. Он важно вышагивал на своих кривых ногах, заложив руки за спину, одухотворённо улыбаясь, раздувая ноздри и щуря глаза, и если бы сейчас кто из пацанов попался ему, он не преминул бы «понюхать табак».
День был как день. Путь в Залив открыт. Братцы в полном сборе на берегу.
– Чур не водогрей! – заорал Воробей, срывая с себя рубашонку.
– Чур не водогрей!
– Чур…
Тот, кто последним выкрикивал своё «чур», обязан был первым окунуться в воду.
На этот раз «водогреем» оказался жизнерадостный Ранжил. Пока его душил смех, все уже откричали своё «чур». Надо сказать, этот парень смеялся всегда, везде, всему подряд, и, если бы взять, например, и показать ему палец, он бы укатился от хохота. Когда он смеялся, его нос туго обтягивался кожей и блестел, а на губах появлялись слюни.