Россыпь
Шрифт:
– Войдите! – сняв очки, добавил громкости Прокопий.
Дверь медленно отворилась, и через порог грузно переступил Уханов, сосед из дома напротив.
Они никогда не захаживали друг к другу, и потому Прокопий молча и настороженно взирал на вошедшего. Строгий и желчный, он не жаловал Уханова, особенно после того случая на совместной рыбалке прошлой осенью. Рыбачили в общий котёл, то есть солили рыбу в один бочонок. В первые дни попадало неплохо, ленки все были добрые, килограммовые. Но дня через три как отрезало – скудно, все средненькие, да светляки.
Через день Уханов запросился
– Ты там раскидай рыбу, бери половину и поезжай. А я уж завтра ворочусь.
Уханов так и сделал. Взял половину по количеству, выбрав крупных ленков, а всю мелочь оставил Прокопию.
– Ну, ты жукан! – сказал тогда ему Прокопий, – Ловко ты разделил рыбу, бесстыжий!
Уханов отхохотался. Отдать должное, он никогда не обижался, видно, и впрямь был до того бесстыж, что любое, даже резкое, обидное для кого другого слово, проходило мимо него; и когда, припёртый к стенке, не находил ответа, то либо крякал, либо, морща нос, хохотал.
Поздоровавшись и переминаясь с ноги на ногу, Уханов продолжал стоять у двери, точно перед ним был паркет, а он – в грязных резиновых сапогах.
– Что стоишь? Проходи, гостем будешь, – ответно поздоровавшись, сказал Прокопий, кивком указал на табурет.
Уханов сел. Сдвинутые к переносице «кустики» бровей придавали его крупному, не знающему бритвы, лицу насупленное выражение. Казалось, он был чем-то существенно озабочен. Прокопию оставалось только гадать, с чем же это пожаловал к нему Уханов. Потом вспомнил, что тот тоже сейчас дома один. Только старуха у него не в гостях у сына, как у Прокопия, а в больнице. Выходит, что он просто зашёл от скуки, за солидарность.
– Один домовничаешь… – не то вопрошая, не то просто что-то сказать, произнёс Уханов.
– Оди-ин, – нараспев отвечал Прокопий, подтверждая факт. – На днях заявится. У тебя когда?
– Телеграмму отбила, выписалась. Машину попутную ждёт.
– Не слыхал, свет будет сегодня?
Электричество давали в посёлке от дизеля, по вечерам, но все вот уже неделю жили без света, что-то там с генератором стряслось.
– В обед видел Фимку, электрика, говорит, может сегодня дадут, а может нет. Худо без света, – посетовал Уханов. – Так вечером, глядишь, чего-нибудь поделал бы, а при лампе, ничего не видать. У меня и стекла-то лампового нету… Это, как его… Я вот чего хотел тебя спросить, у тебя нет лишнего стекла?
«Если ты стекло занять пришёл, то издалека заехал», – подумал Прокопий.
– Одно, последнее, – указал он на кухонный стол, где стояла подготовленная им заранее на вечер керосиновая лампа – заправленная, с подрезанным фитилём, протёртым стеклом.
Начинало смеркаться, уже плохо было видно даже в очках, и Прокопий, положив деревянную насадочную иглу на диван, пошёл к печке, где на плите закипал чайник.
– Чай пить будем. Садись сюда. – Он поставил на стол вазочку с вареньем, хлеб, масло.
Уханов пил чай чинно и очень культурно, осторожно тянулся к вазочке с вареньем, точно боялся, что его шлёпнут по руке.
– Вроде свет дали, счётчик скрипит, – прислушиваясь, сказал Прокопий. –
Сидя на стуле спиной к простенку, Уханов глянул через одно плечо, потом через другое, краем глаза заметил проводку – надо было встать и повернуться, чтобы дотянуться до выключателя. Он встал и, неуклюже повернувшись, локтём зацепил лампу, стоявшую на краю стола. Она упала на пол, тренькнуло стекло.
Прокопий, наливая в то время по третьей чашке чая, повернулся.
– В рот компот! – На скулах у него играли желваки.
– Я – невзначай…
– «Невзначай»! Последнюю дудку, коряга, разбил!
Кряхтя, Уханов полез под стол за лампой.
Будто в насмешку появившийся было свет в лампочке начал меркнуть, отчётливо стало видно красную спираль, и – разом настали сумрак.
– Ещё не лучше! – Прокопий поставил чашки на стол, вынул остатки стекла из горелки, снял верхнюю часть её и чиркнул спичкой.
Убогий коптящий огонёк осветил стол. Прокопий убрал немного фитиль.
– Не ладится что-то у них со светом…
Уханов заверил, что как только Щипахин поедет в город, он закажет с ним стекло. У него самого нет стекла.
– Он, Пищахин…
– Щипахин! – поправил его Прокопий.
– Щипахин… Я всё время путаю его… Он, говорят, на днях собирался в город…Пищахин-то…Закажу с ним и сразу принесу. Своё бы отдал, да у меня нету.
– Ладно, будет – принесёшь. Вот только подкузьмил ты мне, как если свет не наладят.
– Не догадался старухе заказать. Хоть бы скорее приехала, – пожаловался Уханов. – Хозяйство, огород – всё в одни руки. Картошку вот надо начинать копать…
– А парень-то у тебя на что! – возразил ему Прокопий.
– Колька-то? Он опять с тем коммерсантом уехал в город.
– Невесту, поди, искать?
– Не знаю… Может подработать – тому какой-то груз надо перевозить. Говорел, заплотит…
Своих детей у Уханова не было. Был приёмный сын Колька – парень лет двадцати. Не парень, а, можно сказать, «сокровище». Может, в кого из своих неведомых родителей удался. В школе Колька учился плохо и после шестого класса окончил курс наук. Рано стал проявлять нездоровый интерес к девочкам, не отказывался от винца. Шустрый, но нерадивый, он хоть и не уклонялся от домашней работы, но делал всё на скорую руку, лишь бы отделаться. Чаще всего остальное гонял на мотоцикле с одного края деревни на другой или на моторной лодке по речке. Когда же был дома, во дворе у Уханова дубасил магнитофон. Словом, парень явно отбивался от рук.
И вот как-то Уханову пришла в голову мысль: если женить Кольку, может быть, остепенится? Эта мысль породила идею, и до того в неё уверовал Уханов, что она сделалась навязчивой. Идея сия в свою очередь трансформировалась в задачу.
Дело осложнялось тем, что невесту надо было искать где-то на стороне – немногие местные, попросту шарахались от Кольки. Прокопий заикнулся про невесту неспроста, а с ехидцей. В прошлый раз Колька всё с тем же упомянутым коммерсантом увязался в город, завёл там знакомство, а через некоторое время к Уханову нагрянули на «Волге» сваты. Без невесты. Сказывали, на сессии она, экзамены сдаёт. «Вместе с Николаем» приедет, дней через несколько.