Ростов Великий
Шрифт:
Затем, после некоторого раздумья, слово взял Борис Василькович.
— А пока это произойдет, я предлагаю почти всё припрятать. Хлеб, пожитки, скот, лошадей и многое другое, что еще осталось после ежегодных ордынских поборов. Надежно и скрытно припрятать, дабы баскак Туфан ничего не заподозрил.
— Не знаю, не знаю, — засомневалась Мария Михайловна. — Баскак слишком хитер.
— А я, думаю, получится, — убежденно произнес Борис Василькович. — Надо переговорить с городскими выборными людьми, десятскими и сотскими, чтобы всё шло под их приглядом, дабы ордынцев не проворонить. Кое-что можно закопать во дворах, а многое можно увезти в дальние глухие деревеньки, о коих Туфан до сих
Боярин Корзун, так же, как и княгиня Мария, не очень поверил в затею Бориса Васильковича, но он не стал ее отвергать с порога. Можно и попробовать…
Впервые Агей Букан оказался без десятинной дани. Сидеть в Ростове Великом было бесполезно: надо возвращаться к верховному баскаку Китате. Возвращаться с пустыми руками! И это больше всего злило Букана. Ну, никак ему не хотелось верить в повальное обнищание не только черного посадского люда, но и ростовских бояр. Нигде и слыхом не слыхано, чтобы у знатного боярина осталось на конюшне две лошаденки. Да у Корзуна ранее были целые табуны.
— Были, Агей, да сплыли, — степенно отвечал Неждан Иванович. — Пришлось булгарским купцам продать.
— Зачем?
— Ханам Золотой Орды и их сановникам слишком много требуется золота и дорогих подарков. А мне в Орду, почитай, едва ли не каждый год приходится ездить. А без даров, сам ведаешь, в Сарай не раскатывают.
— А собольи меха и скотина?
— Туда же уходят. Орда ненасытна. Всё боярство наше захирело. И с купцов спрос не велик. Уж на что был у нас набольший купец Василий Богданов, да и тот оскудел, в долги залез. Чуть не в петлю кинулся. Сбежал в неведомые страны. У Туфана спроси. Никудышное у нас житье, Агей. Почитай, два десятка лет выплачиваем ордынскую дань. Где добра набраться?
— Ох, лукавишь, боярин. Нутром чую, что лукавишь. И благодари Бога, что наши дорожки пока расходятся. Но через год мы еще свидимся.
— Неисповедимы пути Господни.
Букан отбыл во Владимир разъяренный, и всю дорогу думал:
«Быть того не может, чтобы Ростов так оскудел. Быть не может!»
Добро, скотину и лошадей припрятывали еще осенью. Зимой же и впрямь жили впроголодь, едва концы с концами сводили. А когда наступила весна, десятские и сотские пришли к князю, и взмолились:
— Народ с голоду пухнет. Ремесло стоит. Самая пора живность и хлебушко назад привезти.
— Пора, — дал согласие Борис Василькович. — Но чтоб с оглядкой на Чудской конец. Туфан и в самом деле убедился, что Ростову не до десятины, но коль возврат заприметит, беды не избыть. Мигом по дворам пойдет. Ночью возите!
Ночами татары из острожка баскака Туфана по городу не рыскали: побаивались ростовцев, да и сам Чудской конец был в противоположной стороне. Добро вывозили и ввозили через западные ворота крепости.
Вскоре и Егорий Вешний [262] подоспел. Мужики в селах принялись пахать свои загоны, а черный люд в городе копать заступами свои огородишки.
После посевной, когда уже вовсю зазеленела трава, бояре вывели на отдаленные луга свои конские табуны.
Князь Борис Василькович опять предупредил:
— По осени вновь всё надо запрятать.
В конце мая княгиня Мария посоветовала Борису Васильковичу съездить к Александру Невскому:
— Тебе, сын, надо почаще встречаться с великим князем. Он отлично знает ситуацию в Орде, и многое может поведать. Я уже давно с ним не встречалась. Да и к верховному баскаку надо приглядеться. Если хочешь распознать врага, будь к нему ближе, изведай его мысли и ударь в подходящий момент. Вот что навсегда надо тебе
262
Егорий Вешний — 23 апреля.
— Я завтра же соберусь, матушка. Но ты-то как без нас останешься?
— За меня не волнуйся. Не впервой мне тебя с Корзуном провожать.
— Ты что-то сегодня бледна, матушка. Уж не прихворала ли?
— Со мной всё хорошо, сын. Что-то худо спала эту ночь. Всякие думы одолевают… Да, если Александр Ярославич еще долго в Ростов не соберется, то поведай ему с Нежданом Ивановичем о его племяннице Любаве Федоровне. Всё норовила ему сама рассказать, да как-то не получилось. Хоть чем-то порадуйте Невского. Жизнь у него ныне горькая.
— Непременно поведаем, матушка.
На другой день, проводив Бориса Васильковича и боярина Корзуна, княгиня Мария почувствовала себя худо. Она легла в постель, чувствуя, как всё тело заливает жар.
— Господи, да ты вся пылаешь, княгиня матушка! — всплеснула руками ближняя боярыня.
— Сама не понимаю, что со мной, Любавушка. Знать, простыла ненароком. Вчера у раскрытого окна долго стояла, а ветер был разгульный и знобкий.
Любава Федоровна дотронулась легкой ладонью до лба княгини и перепугалась:
— Лихоманка, матушка княгиня. Я-то уж ведаю. Сейчас ты вся в жару, а потом в озноб кинет. За лекарем Епифаном побегу. Я мигом, матушка!
Лекарь, шагая крытыми сенями и по длинным переходам, взбираясь по лесенкам, кряхтя и охая (старость — не радость) спешил на женскую половину княжьего терема. И чего это с княгиней приключилось? Век не хворала, всегда в полном здравии ходила и вдруг от недуга свалилась. Ближняя боярыня сказывает: лихоманка. Типун ей на язык. Сама-та от лихоманки едва не окочурилась. Всего скорее, легкая простуда. Дай-то бы Бог!
Но когда старый лекарь осмотрел больную, лицо его омрачилось. Не простая простуда: у княгини хрипы в груди, а это уже совсем дурно. Недуг ее весьма тяжкий.
Слегла Мария Михайловна и надолго. А тут, совсем некстати, вновь Агей Букан в Ростов нагрянул. Намеревался прибыть после Покрова, когда мужики уберут урожай, а в городе оживится торговля, но передумал. Возвращаясь из Ярославля, словно дьявол подтолкнул тысяцкого заглянуть в соседний Ростов. Сам пошел по избам и глазам своим не поверил: ростовцы далеки от «гладу и мору». И хлебушек в сусеках нашелся, и живность на дворах водится, и у купцов в лабазах и амбарах всякий товаришко обнаружился, да и бояре не «захирели». Двое сбродников конские табуны подле Устья заприметили. Разутешенный Букан приказал доглядеть другие реки, богатые прибрежными лугами — и там удача! Вот тут Агей и вовсе возрадовался. Быть числу!