"Рот Фронт!" Тельман

Минутко Игорь Александрович

Чем дальше пароход уходил от причалов Гамбургского порта, тем шире открывалась панорама города. Где-то там, среди городских построек, и небольшой домик его родителей. Что делают они сейчас? Мысли соединили его с матерью, сестрой, отцом... А вон там, в центре города, рядом с Алстером, театр Друкера, И сердце Эрнста вновь окатила теплая волна. «Вернусь, обязательно загляну к старому другу Друкеру. Давно не видались».

Постепенно очертания города стали сливаться. Уже нельзя было различить знакомые места. Эльба становилась все шире, упрямо бодая волнами металлическую обшивку «Америки». Вскоре Гамбург совсем сравнялся с полоской берега. Остались лишь остроконечные шпили церквей и среди них самые высокие - колокольни святого Петра и святого Павла.

Мимо проплыла желто-зеленая полоса Нойверка с крестьянскими

постройками и узкой башней красного кирпича, бывшей когда-то маяком. Эрнст знал, что во времена отлива крестьяне с острова ездят в город на телегах, хотя сейчас поверить этому было трудно.

Мысленно Эрнст простился с родным городом, из которого он ни разу дальше соседнего Гольштейна никуда не выезжал, перешел на другой борт парохода и остановился пораженный. Впереди - необозримая серая даль. Только присмотревшись, можно было заметить вдали темно-зеленую черту, отделявшую угрюмую воду от такого же угрюмого неба. Что ждет его в этой сырой и серой мгле?..

После того как Эрнст опустился в трюм и встал на вахту, дни для него стали похожими один на другой, как фонари на набережной Эльбы. Работа забирала все силы. От тяжелой лопаты немели руки, ныла спина, а ведь он был сильным парнем.

В разверстой пасти топки постоянно гудело гривастое рыжее пламя. Оно казалось многоязыким ненасытным чудовищем. Оно не только пожирало груды угля, но и требовало питья. А питьем для него был пот кочегара. Эрнст никогда не думал, что можно буквально купаться в ручьях собственного пота. И сколько бы ты ни глотал воды, чудище высасывало ее через поры и слизывало с тела своими огненными языками. А внутри у тебя оставалась только горячая зола, и, чтобы притушить ее нестерпимый жар, ты снова вливал в себя воду.

От кучи угля до топки - и обратно. И опять, и опять. Однообразные движения маятника. От них начинает раскалываться голова, а перед глазами плывут Цветные кольца. И ноги к концу вахты становятся резиновыми, и трудно поднять даже пустую лопату, словно тебя разбил паралич...

За все время плавания Эрнст не видел ни заморских городов, ни портов, в которые заходила «Америка». Он либо стоял на вахте, либо спал каменным сном.

Лишь иногда ему удавалось выбраться на рабочую палубу, где не было нарядных и важных пассажиров. В один из таких поздних вечеров (это было уже в Атлантическом океане) он увидел, как за бортом играет стая дельфинов. В лунном дыму, висевшем над водой, их обтекаемые стремительные тела вспыхивали то голубыми, то зелеными, то янтарными искрами. И так же искрился и сверкал за кормой широкий след от винта, словно кто-то огромный и невидимый раскатывал рулон переливчатого многоцветного шелка...

Он помнит, именно в тот миг его пронзила мысль: как прекрасен и огромен мир, данный человеку для жизни!

***

Заскрипел ключ в скважине. Дверь открылась.

В камеру вошел начальник берлинской полицейской тюрьмы. За его спиной Эрнст Тельман увидел двух стражников с автоматами.

– Собирайте ваши вещи, - сказал начальник тюрьмы.
– Вы переводитесь...

– Куда?
– вырвалось у Тельмана.

– В Моабит, - последовал ответ.

Было утро 23 мая 1933 года.

ПОТЕРЯННЫЙ ТОПОР

(Из воспоминаний Ирмы Тельман об отце)

В сочельник отец рассказал мне еще и о таком происшествии:

«Когда я был ребенком,предрождественскиедни были для меня особенно тяжелыми. У меня тогда было много работы – ведь твой дедушка наряду с извозным промыслом и продажей фруктов и овощей занимался перед рождеством еще и продажей елок. Елки мы сами срубали в лесу. И вот одно событие никогда не изгладится из моей памяти. Мне тогда было одиннадцать лет. Однажды твой дедушка разбудил меня рано поутру и сказал: «Эрнст, сегодня мы едем в лес!» Стоял сильный мороз, но я сразу забыл про холод, потому что в Баргтехейдском лесу было необыкновенно красиво. Ветви

елей свисали под тяжестью снега. Деревья сверкали миллионами кристаллов. Я онемел от восторга. Неужели волшебные деревья, покрытые снегом и ледяными сосульками, – это наши скромные зеленые елки? Ни в одной сказке нельзя нарисовать их такими прекрасными, какими я видел их. Поэтому я не любил дома елки, разряженные шарами и мишурой. Людям никогда так красиво не украсить елок, как их украшает в рождественскую пору сама природа! Но твой дедушка не дал мне долго любоваться и удивляться. Он бодро шагал, а я едва поспевал за ним на своих маленьких ногах; дедушке не терпелось приняться за работу. Он хотел нарубить побольше елок, чтобы добыть нам хлеба. Я должен был ему помогать. В лесу было еще много дровосеков. Лесник распределил среди них работу. Я стаскивал в кучу срубленные елки. Во время работы снег сыпался мне за воротник. Я взмок, и пот лил с меня градом; я стал дрожать от холода и очень обрадовался, когда дровосеки разожгли большой костер. Они велели мне набрать хвороста. Это было мне по душе. Я с удовольствием сидел у костра и смотрел на пляшущее пламя.

Вечером за нами должна была прийти повозка. Мы долго ждали, но ее все не было. Настала ночь. Тогда дедушка и часть дровосеков решили заночевать в лесном трактире, который находился неподалеку. Около 12 часов ночи мы подошли к трактиру. Мой отец уже взялся за ручку двери, но вдруг повернулся ко мне и спросил: «Эрнст, где топор?» Я посмотрел в его рюкзак – он был пуст. Отец сказал: «В последний раз я видел его у тебя в руках, когда мы сидели у костра. О чем ты только думаешь? Ступай назад в лес, принеси топор!»

Я испугался. Идти в лес одному, в такой час?! Но через секунду я уже бежал. Мне вспомнилось, как красиво было в лесу, и я. крикнул отцу: «Мигом вернусь!» Он закричал: «Останься, не беги!» Но его слова донеслись до меня уже издали. Я бежал, стараясь не сбиться с нашего следа на снегу. Ярко светила луна. Путь показался мне совсем недалеким. Вскоре я увидел костер. Его сгребли в кучу, чтобы не вспыхнул лесной пожар, но он все еще тлел, и из него вылетали искры. Теперь я пошел медленнее. Выло очень тихо, а мне казалось, что вся природа говорит со мною. Людям не часто случается видеть такую красоту. Я нашел топор, несколько минут постоял у костра, погрелся и чувствовал себя очень счастливым. Я радовался тому, что нашел топор, я наслаждался красотой леса. Когда я пустился в обратный путь, месяц скрылся за тучей. Деревья казались сказочными великанами, в лесу стало мрачно. Мне пришли на память рассказы, моих школьных товарищей о разбойниках, лесных духах и страшных привидениях. Во все это я, правда, никогда не верил, но товарищи говорили, что нужно петь, свистеть или громко кричать, тогда страх пройдет. Я уж хотел было засвистеть, но устыдился и сказал сам себе: «Лесные звери ничего тебе не сделают, а духов не существует!» Я положил топор на плечо и пошел, время от времени разыскивая следы на снегу. У меня было легко и радостно на душе.

Когда я вернулся в трактир, все уже спали. Я постучал топором в дверь. Открыл отец, у него был довольный вид, а когда он увидел топор, то совсем обрадовался. Он спросил меня: «Эрнст, а ты нисколько не боялся?» Я ответил ему: «Кого же мне бояться? Нет, я не боялся».

Часть вторая

...Девятого января 1934 года, во второй половине дня, дверь камеры в блоке «С-1» Моабитской тюрьмы, в которой содержался Эрнст Тельман, открылась.

В коридоре за спиной пожилого стражника со связкой ключей в руках Эрнст увидел двух эсэсовцев в черной форме.

Один из них, высокий, стройный, белокурый, с бледным, анемичным лицом, сказал тихо, без всякого выражения:

– Выходи, красная собака.

...Они шли по слабо освещенному коридору тюрьмы.

«Куда?
– лихорадочно билась мысль.
– Неужели к ним?»

Распахнулись тяжелые двери - Эрнст Тельман зажмурился: шел снег, густо и невесомо, все было покрыто ослепительно белым.