Рота, подъем!
Шрифт:
Делать было нечего, я терялся в догадках, которые вводили меня в ступор и, не придя к каким бы то ни было утешительным выводам, я ушел спать.
Батарея почти в полном составе была в наряде, поэтому ночью никто не орал, подъемы и отбои за сорок пять секунд не тренировал, и я смог выспаться на славу.
Утром, после завтрака, я вернулся в казарму. Делать было нечего, и я уселся перед телевизором, показывающим будни советской деревни.
– Ты чего сидишь? – окрикнул меня вошедший старшина. – Тебя же в штабе полка
Я выскочил из казармы. До штаба было рукой подать, и через пару минут я уже выяснял у дежурного по штабу, что же такое "строевая часть" и кто меня там ждет.
Строевой частью оказалась небольшая комната с перегородкой, за которой сидел знакомый мне младший сержант и каллиграфическим почерков выводил в бланке буквы и цифры.
– Вот тебе командировочные бумаги, вот денежное довольствие, распишись и иди в штаб дивизии…
– Куда? – опешил я.
– В штаб дивизии, тебя там ждет начальник штаба.
– Нашего?
– Нет, – усмехнулся сержант, – дивизии. Повезло тебе, солдат.
– А как я туда попаду?
– Ты что? Ни разу не был в штабе дивизии?
– Неа.
– Ясно, дух.
Желающих свалить из штаба и прогуляться, было предостаточно, и через несколько минут в сопровождении одного из сержантов нашей батареи я шел по офицерскому городку.
– Вот, блин, духов развелось, – бубнил для поддержания форса сержант, – даже где штаб дивизии не знают. И чего я должен туда переться? На кой оно мне надо? Еще попадусь кому-нибудь, – не переставал он. – Давать хоть в стекляшку зайдем.
Мы подошли к двухэтажному зданию, построенному скорее из высоких витрин, за которыми виднелись товары, чем из бетона. Стекляшка была магазином для офицеров. Денег ни у меня, ни у сержанта не было, но традиция велела в случае выхода в городок заглянуть туда, рискуя быть пойманным патрулем.
– Если патруль, скажешь, что меня комбат послал тебя сопровождать. Тебе, как духу поверят. Понял?
– Ага, – кивнул я стриженой головой. – Товарищ сержант, а, товарищ сержант…
– Чего тебе еще? – не поворачиваясь, буркнул он.
– А зачем меня туда, а? – волновался я.
– Генерала дадут или медаль, – в той же тональности ответил сержант.
– За что мне медаль? – не удивился я, как будто бы за первые три недели службы мне по статусу положена была медаль.
– Как за что? Ты комполка нах послал?
– Да не посылал я его, я только сказал…
– Послал, послал. Весь полк об этом знает. Теперь все, воин, готовься! – сочувственно, но уверенно сказал гвардеец.
– К чему?
– Да не трухай ты, выберешься. Может быть, еще и сюда вернуться успеешь. Не тормози, шевели копытами.
Через несколько минут мы поднимались по ступенькам трехэтажного серого, как и все вокруг, здания, которое положительно отличалось от соседствующих корпусов ровными посадками кустов и голубыми елочками у лестницы и
– Честь отдай, – прорычал мне на ухо сержант, как только мы пересекли порог штаба.
– Кому? – огляделся я.
– Знамени! – как на идиота рыкнул он мне в ответ.
Прямо напротив нас, за стеклом, охраняемые вооруженным неморгающим солдатом с красными погонами и значками на груди, стояли алые знамена. Настоящие, почти как те, что я видел в музее Ленина, в
Питере, недалеко от своего дома. Они не были похожи на знамя школы или института. Их прожженный и потрепанный вид говорил всем проходившим мимо: "Мы геройские, мы гвардейские". Некоторые из знамен украшали боевые ордена. "Странно, – подумал я, – знамена же не умеют воевать. Наверное, ордена каких-то прошлых героев полков.
Но, все равно, здорово".
– Товарищ сержант, а чьи там ордена?
– Где?
– Ну, на знаменах.
– На каких знаменах?
– Те, что под стеклом, там еще ордена весели…
– А хрен его знает. Чьи-то. Я почем знаю? – насупился сержант и тут же обратился к дежурному майору:
– Товарищи майор, я тут Вам рядового привел, в штаб требовали.
– Раз требовали, оставь.
– Где?
– Тут. Он чего, маленький? Если нет, то оставь и вали, а если из детсада, то горшок ему дай. А ордена, сынок, – посмотрев на мой внешний вид и сразу смягчив тональность, начал майор, – это геройские действия нашей дивизии. Дивизия же воевала, до Берлина дошла. Была награждена. Вот эти награды и прикреплены к знаменам, что является самым дорогим для части. Понятно?
– Так точно, товарищ майор, – громко крикнул я.
– Да не ори ты, – улыбнулся в усы майор. – Вот если полк весь погибнет, а знамя останется, хотя бы маленький кусочек, то создадут новый полк. А если знамя сгорит, что командира полка расстреляют, а полк расформируют.
– Расстреляют? – опешил я.
– Конечно. Ведь знамени не будет.
– Но он же не виноват.
– Как не виноват? Полка не будет! Ты, наверное, устав плохо учишь, – прищурился дежурный, – иди, вон там посиди, за тобой придут.
И я сел в сторонке, раздумывая, почему из-за испорченного куска ткани на древке, пусть даже и очень качественной, красивой ткани, можно расстрелять невиновного командира полка. Вот наш комполка. Ну, поорать, он, конечно, любит… Но мужик, вроде, ничего. В Питере уж точно был. Я у него значок об окончании академии видел. А академия только у нас, в Питере. Дочки у него. Две. Мужики говорили, что красавицы. Зачем же его расстреливать из-за тряпки-то? Неужто нового знамени сделать нельзя? Почему человеческая жизнь ценится в армии ниже, чем ткань на палке? Вот за такими мыслями меня и застал капитан: