Рота, подъем!
Шрифт:
– Вольно, вольно, – сразу среагировал идущий быстрым шагом в свою канцелярию ротный.
– Ханин, – окрикнул меня капитан, проходя мимо, – иди сюда.
– А? – ответил я, вставая с табуретки.
– Чего делаешь? – поинтересовался ротный.
– Учу Устав Внутренней Службы, – радостно отрапортовал я.
– Кончай дурака валять, – остановил бессмысленное занятие ротный.
– Мне сказали, что ты на печатной машинке можешь.
– Ну, печатал, – уклончиво ответил я.
– "Ну" или печатал? – уточнил капитан. – Идем, проверим.
В канцелярии он снял со шкафа довольно
"Ока" с большой кареткой и пробитой в отдельных местах двухцветной лентой, и кинул мне какой-то лист с текстом.
– На-ка, попробуй.
Вставив чистый лист и отведя каретку в крайнее положение, одним пальцем стукая по клавишам, я пытался вспомнить расположение букв.
– А говорил, что умеешь, – загрустил капитан.
– Так пальцы забывают, – попытался я защититься. – Надо чуть времени, чтобы вспомнили.
– Сколько времени тебе надо? Пятнадцать минут хватит? – с надеждой в голосе спросил ротный.
– Ну, не знаю, – начал я тут же торговаться.
– Вот тебе текст, все равно ты печатаешь быстрее меня. А у меня дел по горло, – провел капитан ребром ладони себе по шее. – Надо, чтобы к вечеру все было напечатано…
– А мне еще пол натирать, – тут же попытался я показать свою большую занятость армейским бытом.
– От всех работ по роте я тебя освобождаю, – утвердительно сказал капитан и ткнул пальцем с грязным ногтем в бумагу. – Это намного важнее пола. Сколько тебе еще тут сидеть?
– Фельдшер сказала до завтра…
– Вот сиди, пока не сделаешь! – приказал командир роты.
Пальцы вспоминали расположение быстро, да и машинка, по сравнению с имевшейся дома маленькой, компактной, но очень тугой "Москвой", была куда мягче.
– Опа, у нас новый "стукач", – голос вошедшего старшего сержанта
Корейко был весел.
– Я не стукач, – тут же насупился я.
– Да так "печатников" величают. Стучишь, дятел? – не пытаясь зацепить, а констатируя факт, ответил Корейко.- А тебя не учили вставать, когда старший по званию входит? – вдруг вспомнил он.
– Мне ротный сказал, что срочно надо, – отпарировал я, на всякий случай поднимаясь.
– Ладно, ладно, стучи, – понимая, что спорить с ротным не стоит, усадил меня замкомвзвода, и выходя зыркнул глазами. – Стукач.
Документ я допечатал раньше, чем предполагал. Радостный ротный меня тут же нагрузил следующим текстом, который я отложил уже поздно ночью. Утром меня разбудили по распорядку дня.
– Чего лежишь? Подъем тебя не касается? – прокричал дежурный мне прямо в ухо.
– Да я всю ночь печатал…
– А меня это трахает? – выдал дежурный. – Была команда – значит, вскочил, воин.
Через пару часов ротный снял меня с политзанятий, на которых солдаты клевали носами, и усадил снова за печатную машинку.
– Молодец, будешь у меня работать. А писать ты не умеешь?
– Нет, – тут же отрекся я, грустно вспомнив недавно происшедшее со мной.
– Жаль, – изрек капитан. – Ну, не страшно, печатай, печатай.
С переходом в разряд лиц приближенных, отношение сержантов ко мне кардинально изменилось в лучшую сторону. Я знал распорядок дня ротного, время его прибытия и, что было куда важнее,
А вот отношения с солдатами стали далеко не лучшими. При любой возможности среднеазиаты меня цепляли, то норовили толкнуть сзади, то подставить мне подножку, и, когда я резко оборачивался, стараясь сделать худое лицо пострашнее, дружно смотрели, не мигая, своими раскосыми глазами за моей реакцией.
– Чего, писарь? Что случилось, споткнулся?
Их обида была понятна. В то время, когда они бегали по полосе препятствий, ползали в пыли и грязи, осваивали боевую технику и стояли в нарядах, я в тепле и при свете настольной лампы печатал на печатной машинке командиру роты, замполиту, зампотеху непонятные для солдатского ума документы. Выходя в расположение и ощущая взгляды сослуживцев, я ощущал себя не в своей тарелке. Несмотря на то, что мне было неплохо в физическом смысле, морально меня давило. Особенно это пробивалось, когда я видел стертые от марш-бросков и муштры каблуки сапог или слышал рассказы о разбрасывании гранат или когда солдаты соседнего взвода громко переспрашивали, демонстрируя, что
"оглохли" при стрельбе с гранатомета или просто огрызались:
– Ты с наше послужи, порох понюхай.
Мои вялые попытки предложить поехать в поле со всеми ротный пресекал, но однажды сам сказал:
– Надо бы и тебе для разнообразия выехать на "директрису". Завтра поедешь в поле со всеми.
В ожидании завтрашнего дня я зашел в канцелярию, где сидели сержанты.
Полторы тысячи человек, располагавшихся в двух четырехэтажных корпусах казармы, демонстрировали собой весь спектр многонациональной страны социалистического строя. Представители
Средней Азии занимали большей частью учебные роты водителей или наводчиков-операторов. Командирские роты, где обучали будущих командиров отделений, старались комплектовать, в первую очередь, из граждан славянских республик, но и тут не обходилось без представителей других народов и народностей, населявших просторы великой, могучей, необъятной страны.
Все межнациональные проблемы, усугубленные армейскими взаимоотношениями, которые обходили стороной газеты, проявлялись в казармах в полной мере, выплескивая в лицо всю горечь и обиду, собранную за время службы.
Одним из замкомвзводов роты, которые ждали увольнения в запас, был гвардии старший сержант Аврумян. Черноволосый, широкоплечий представитель Армении, коренной ереванец, обладал хорошим чувством юмора, играл на гитаре и не сильно придирался к солдатам, может быть, потому, что сам помнил свою солдатско-курсантскую молодость, а может быть потому, что считал это занятие ниже своего достоинства.
Как и большинство "дембелей", увольняющихся в запас, Аврумян подготовил дембельский альбом, в котором было не так много фотографий, как рисунков, именуемых кальками, художественно созданных умельцами роты. Но, чтобы выглядеть еще более солидно,