Рота, подъем!
Шрифт:
Однажды, в качестве доказательства, я принес бутылочку "живой воды" в школу. На перерыве на глазах у ребят я сделал несколько надрезов тыльной стороны ладони. Когда показалась кровь, я обильно облил кисть "живой водой", объясняя, что через десять минут раны затянутся. К концу следующего урока раны подзатянулись. Что послужило причиной этого, я не отдавал себе отчет. Знания были очень поверхностными. Я так же не вдавался в подробности, почему надо на ксерокопировальной машине "Эра" перепечатывать переводные книги по акупунктуре и
Лейтенант зашел в тот момент, когда я ухмылялся, вспоминая, как в пионерском лагере после седьмого класса снимал рукой боль в коленке понравившейся девочке. Рассмешила меня картинка, на которой я представлял себе девочку, сидящую на пеньке в коротенькой юбочке, с выглядывающими голыми коленками, и усеянную серебряными, покачивающимися иголками не только на лице, но и по всему прекрасному молодому телу.
– Уже улыбаешься? Значит действует.
– Болит поменьше. Это точно.
– Надо бы еще два-три сеанса сделать, да я должен уехать.
– Спасибо. Выживу.
– А куда ты денешься? – стал вынимать иглы из уха военврач.
–
Отдыхай. Пойди, поспи.
Проснулся я от воя сирены во дворе. Вскочив, я выбежал на улицу.
Из машины скорой помощи вытаскивали носилки, рядом с которыми шел лейтенант в испачканной кровью гимнастерке и уговаривал лежащего лицом вниз солдата:
– Потерпи, Сидоркин. Потерпи, родной. Все будет хорошо. Пришьют твою задницу.
– Что случилось? – выскочил на улицу начмед.
– У нас был курс по метанию гранат. Со мной в окопе этот солдат сидел в ожидании броска да чурка один. Так тот урюк вместо того, чтобы отвести руку и швырнуть гранату вперед, бросил ее вверх. Как баба замахнулся. Не зря баб в армию не берут.
– А сам почему в крови?
– Я на них упал, да разве обоих прикроешь. Граната взорвалась в воздухе. Мне, похоже, осколком спину зацепило, ерунда. А Сидоркину полжопы оторвало. И, главное, чурке этому тупому – ничего.
Представляешь?
– Солдата в операционную. Ты в перевязочную. Посмотрим, что с вами делать, – отдал распоряжения капитан, и все скрылись в корпусе санбата.
Следующий день выдался солнечным и ясным. На синем небе не было ни единого облачка. Пчелы жужжали, перелетая с цветка на цветок.
Тишина и покой были как в лучшем ялтинском пансионате. Я сидел на скамейке в тени дерева и трепался с больными солдатами и сержантами, когда на дорожке появился майор Шандыбин.
– Чего сидим? Чего сидим, больные? Отдыхать сюда приехали? Всем встать и пропалывать! Живо.
– Я не могу, товарищ майор, – солдат указал ногу, на которой красовался гипс, весь расписанный шариковой ручкой. – Мне не присесть.
– Отдыхай. А ты? – повернулся он ко мне.
– У меня палец болит.
Шандыбин узнал меня не сразу. Сначала вытянул свою бычью шею вперед, потом протер глаза, глубоко вдохнул и замер, чего-то вспоминая.
– Ты?! Что ТЫ тут делаешь? – рявкнул майор.
– Лечусь,
– Чего ты лечишь? Вон!! Вон отсюда!!! Это приказ!!! – сорвался на крик мгновенно раскрасневшийся начштаба санбата. – Кто тебя тут оставил?
– Капитан Белов, – спокойно ответил я.
Майор сорвался с места и кинулся к корпусу, забыл о клумбах и больных.
Белов вышел из корпуса и, щурясь, смотрел на солнце, когда на всю территорию санитарного батальона раздался крик Шандыбина:
– Белов. Капитан Белов, ко мне!
Хирург даже не шелохнулся, давая возможность майору подбежать к нему самому. Солдаты вылезали в окна, тянулись к входу, передвигались, перешептываясь в ожидании зрелища.
– Белов, Вы меня слышите? – рявкнул, брызгая слюной, майор.
– Слышу, слышу. Смотрите, какое небо.
– Кто? Что? Небо? При чем тут небо?
– У Вас что-то болит, товарищ майор? – голосом доктора Айболита спросил врач.- Может, таблеточку дать?
– У меня? Нет! Не надо. Почему этот сержант тут лежит? – указывая пальцем на меня, наклонив бычью шею, впился глазами в Белова начштаба.
– Больной сержант, вот и лежит. У него подногтевой панариций.
– Выпиши его! Немедленно! Ты понял меня, капитан?
Белов невозмутимо полез в нагрудный кармана своего белого, накрахмаленного халата и вытащил оттуда скальпель, которым он подтачивал карандаши. Продолжая смотреть мягким участливым взглядом на майора, он протянул скальпель начштабу.
– На, держи.
– Зачем мне скальпель?
– Иди, режь.
– Чего резать?
– Там, наверху, в операционной солдат лежит. С острым аппендицитом. Резать надо. Иди, режь!!
– Я не умею резать. Чего ты мне скальпель суешь. Это ты хирург, а не я.
– А раз я хирург – то я буду решать, кого выписывать и когда выписывать. А ты иди ворота свои крась.
– Что? – рожа Шандыбина стала похожа на спелый помидор.
– А не хочешь, так иди нах, – убирая скальпель обратно в карман, закончил Белов и повернулся. – Ну, я пойду, товарищ майор, делом заниматься надо.
Шандыбин оглянулся, ища поддержки, и увидел прячущих глаза, но не могущих сдержать улыбки, находящихся на излечении солдат. Он резко повернулся и ушел за корпус.
Утром следующего дня меня позвал к себе Белов.
– Чего там у тебя с майором случилось, что он так на тебя
"наехал"? – спросил он, разматывая бинт. – Он вчера вечером так орал…
– Он в нашем батальоне комбатом был, руками сильно махал…
– Это он и тут любит, но я стараюсь не позволять…
– Замполита батальона достало. Он собрал со всех, кто был свидетелем или получал от комбата между глаз, объяснительные и пустил в дело. А тут статья в "Красной Звезде", что офицеры не только поощряют дедовщину, но и сами не прочь кулак приложить. Вот он и попал, как первый в очереди. В Москву ездил, правды искал. Так его дело пересмотрели, и из партии выгнать собрались. В общем, я понимаю, чего он так злится. Он же в звании остановился.