Ротмистр Гордеев
Шрифт:
Он смотрит на часы:
– У вас ровно два часа, штабс-ротмистр. То есть пока ротмистр… Конвойный!
Приставив ко мне солдата, Дзатоев покидает кабинет.
Макаю перьевую ручку в чернила, на секунду задумываюсь и начинаю писать доклад. Слава богу, уж чему, а этому важному для любого офицера искусству меня неплохо натаскали в прошлой жизни.
Вот только с непривычки иметь дело с чернилами и пером делаю много клякс. Ничего, пусть списывают на нервное волнение.
Через два часа Дзатоев отбирает мои показания и приказывает вернуть на губу.
Замечаю на себе его изучающий
Вместо соседа по камере сидит незнакомый офицер. Смотрю на него с удивлением.
– А где Степанов?
– Повезло Степанову, выпустили раньше срока, - улыбается офицер.
Мы знакомимся, на сей раз в компаньоны достаётся пехота. Вот только не нравится мне манера разговора этого пехотинца, такое чувство, будто пытается без мыла пролезть. Догадываюсь, что это скорее всего – наседка, подсаженная Дзатоевым, и веду себя так, чтобы не вызвать ни у кого подозрений.
Треплюсь на абсолютно отвлечённые и пустые темы, избегая острых мест. Пехотинец злится, но вывести меня на откровенность у него не получается. Нет уж, братец, обломись!
Перед ужином в руки от солдата-раздатчика пищи будто случайно падает записка.
Не подавая перед соседом вида, осторожно разворачиваю и читаю текст на хорошем русском:
«Дорогой, Коля!
Мои люди видели тебя арестованным на улице, мы знаем, что тобой интересуется русская контрразведка. Говорят, у тебя очень опасные враги, и они желают тебе смерти.
Это несправедливо. Ты – настоящий офицер.
Я помогу тебе, устроив побег. Только оказавшись на свободе, ты сможешь доказать, что невиновен.
Если хочешь бежать, дай знак – повяжи на решётку камеры свой платок.
Твоя любящая Ли Юань-Фэн»
Надо же, грустно думаю я: свои в шпионы записали, а китайская девушка готова рисковать ради меня жизнью. Забавно устроен этот мир!
Может, действительно, плюнуть на всё, согласиться с Ли Юань-Фэн и сбежать? Всё равно Вержбицкий и Дзатоев так с меня не слезут.
Глава 15
Интерлюдия 2
Одиннадцать бойцов команды охотников-разведчиков штабс-ротмистра Гордеева стояли, сбившись в кружок перед особнячком контрразведки,
– За что же их благородие на цугундер? Ну, дал один офицер другому в зубы, так то их дело благородное, - горячится Сорока. – У нас в станице на масленицу и не по одному зубу вышибали, как стенка на стенку сойдутся потешиться.
– За то господина штабс-ротмистра на гауптическую вахту и определили, это заведение благородное, для нашего брата и розог достаточно[1], - вступает в разговор Бубнов, - а вот в контрразведку его по другому поводу потащили.
– За то, что с китаёзами общался? – спрашивает Сорока.
Бубнов кивает.
– Так не с япошками же.
– А ты враз отличишь одного узкоглазого от другого?
Сорока
– Хочешь сказать, Савельич, - вступает в разговор Лукашин-старший, - господин штабс-ротмистр японским шпионам продался?
– Упаси, тя Господь, Тимоша. Ты мне чужих мыслей в башку не вкладывай. А хотел я сказать, робяты, что то, чего не понимаешь, всегда подозрительно. Вот ты, Сорока, забыл, как шашкой их благородие порубать хотел?
Сорока краснеет, но тут же хлопает себя по колену.
.- Дурной был. Поумнел. С господином штабс-ротмистром и служба интереснее пошла.
Хлопнула входная дверь особняка, все оглянулись. К разведчикам шёл ординарец командира Скоробут, держась за левую скулу ладонью. Подошёл, ладонь убрал, а глаз уже фиолетовым заплывает. Неподбитым глазом оглядел товарищей и вздохнул.
– Силен их высокобродь драться.
– Спрашивал-то о чём?
– Известно о чём. Вспоминай, грит, Скоробут, как трёх товарищей потеряли, как склад брали, часовых снимали. Про поезд опять же, про япошек с их демонами, забодай их корова. Да всё по часа, по минутам. А особливо при китайцев расспрашивал и про китаяночку.
Дверь особняка снова грохнула, часовой при входе вытянулся во фрунт. На крыльцо вышел Дзатоев, окинул взглядом команду Гордеева, поманил пальцем.
– Унтер, ко мне!
Бубнов оправил мундир под ремнём, перекрестился и двинулся строевым шагом к Дзатоеву.
***
Дзатоев сидел за столом, перечитывая и сличая рапорта-показания-объяснения команды охотников штабс-ротмистра Гордеева. Он искал нестыковки, противоречия, неточности в этих бесхитростных рассказах полутора десятков людей, которые бы помогли ему уличить Гордеева во лжи и доказать, что тот японский агент. Это был бы для контрразведчика шанс всерьёз продвинуть карьеру, ранее срока выслуги получить производство в следующий чин, и возможно перебраться с бригадного уровня на более высокий. Да и Вержбицкий обещал, если удастся доказать, что Гордеев вражеский агент, немалую сумму в знак благодарности. Почему не заработать и не принести пользу Родине?
Мелкие шероховатости в рассказах подчинённых Гордеева имелись. Но Дзатоев не обольщался, он знал, что это естественно для свидетелей и очевидцев событий – каждый видит через собственную призму представлений, веры и знаний. В главном же рассказ о рейде бойцов сходились с тем, что написал в своём рапорте Гордеев.
Но Дзатоев не мог избавиться от ощущения, что с этим Гордеевым что-то не то.
В дверь постучали. Дзатоев убрал бумаги в папку, короткими движениями помассировал затылок и виски.
– Войдите.
В дверь пошёл ротмистр. Козырнул с достоинством.
– Господин ротмистр? Ротмистр Филимонов, вы хотели меня видеть?
Дзатоев указал гостю на стул.
– Присаживайтесь, господин ротмистр. Вы ведь Тверское кавалерийское училище окончили?
– Имел честь. В тысяча восемьсот девяносто втором.
– Гордеева Николая помните?
– Да. Что с ним?
– Геройствует в тылах противника. Инициативен, смел, изобретателен. Он в училище такой же был?
Филимонов задумался.