Ротмистр Гордеев
Шрифт:
Расстреляв весь барабан, выхватываю заговоренный клинок. Амулет и внутренней зрения молчат, выходит, воюю с обычными людьми – шашка сносит им головы не хуже чем демонам.
Спину прикрывает верный ординарец, он ловко управляется знаменитым русским гранённым штыком. У меня на глазах протыкает им как вилами какого-то самурая, а потом ударом ноги в живот, снимает того словно мясо с шампура.
Захватив первую линию, идём к следующей: часть солдат противника испуганно драпает из окопов, оставшиеся смельчаки
Надо ломить пока ломится, но начальство думает иначе.
Мы прорываемся к крупной железнодорожной станции Вафангоу, и тут поступает приказ занять оборону.
По нам бьёт артиллерийская батарея японцев. Первый снаряд ложится в паре десятков шагов перед нами, второй незначительно перелетает. Классическая «вилка» арты – следующим залпом нас накроет и смешает с землёй.
– Отходим, братцы! – ору я. – Быстрее-быстрее.
Мы едва успеваем уйти из-под удара, а вот сибирякам везёт меньше: японцы открыли беглый огонь, и на наших глазах под взрывами шрапнели погибает целая рота.
В контрбатарейную игру наши ещё не умеют, к тому же русская арта осталась позади, так что японцы щёлкают пехоту как в тире.
Мы залегаем.
– Бубнов!
– Тута я, вашбродь! – отзывается унтер.
– Делай что хочешь, но так, чтобы японцы мазали! Ты же видишь, как они нашу пехоту расхреначили. Кузьма! – зову уже ординарца.
– Что, вашбродь?
– У тебя во фляжке есть водка?
– Никак нет…
– Кузьма, твою мать!
– Так точно, есть. Чуть-чуть для сугрева.
– Дай Бубнову хлебнуть.
В глазах солдата немой вопрос.
– Делай, что приказано!
После небольшой передышки артиллерия японцев начинает лупить правее, примерно туда, где к нам во фланг пытаются прорваться их же пехота. Даже отсюда слышим крики погибающих от дружественного огня самураев.
Бубнов же на какое-то время выбывает из строя, но главное он успел сделать.
Японцы откатываются назад, однако мы их не преследуем: приказано закрепиться и готовиться к обороне.
Появляется делегация от стрелков: от роты осталось меньше взвода, все офицеры выбиты.
– Вашбродь, - просит щербатый унтер, - возьмите нас, покуда начальство не определится, к себе. Мы ж видели, как вы воюете – зазря никого под пули и снаряды не ложите.
– Что с вами поделаешь… Ладно, будем воевать вместе.
Через пятнадцать минут прибегает посыльный: господ офицеров требуют на совещание.
Проводит его Али Кули Мирза. Вид у подполковника откровенно неважный, офицер бледный, говорит через силу, его качает как лист на ветру.
– Что с ним? – спрашиваю у одного из взводных нашего эскадрона – штабс-ротмистра Треятькова.
– Сердце больное, - поясняет тот. – Сегодня приступ был, едва откачали.
Персидского
Комбриг уже в курсе о приступе у подполковника, поэтому Али Кули Мирзе приказано отбыть в тыл и лечь в госпиталь, на его должность временно назначается… командир 3-го эскадрона ротмистр Коломнин.
Плакали мои патроны к пулемётам, понимаю я.
Наше наступление, как и следовало ожидать, застопорилось. У начальства осталось в резерве всего два батальона, с таким войском успех не разовьёшь – только заткнёшь дырку на опасном участке.
– Но мы свою задачу выполнили, - невесело говорит подполковник.
– Говорят, у подполковника случился приступ, после того, как он получил разнос от начальства, - шепчет на ухо Третьяков.
– За что? Мы ведь прорвались к Вафангоу…
– Оказывается, нам предписано генералом Куропаткиным: не доводить дела до решительного столкновения и не допускать израсходования своего резерва в бою, пока не выяснится обстановка.
– И как тогда атаковать? – не понимаю генеральской логики я.
– Никто не знает, и наш командир полка тоже. Но приказы надо выполнять.
После офицерского совещания возвращаюсь на позиции и сразу провожу «летучку» среди своих.
– Диспозиция следующая: мы тут, похоже, надолго, поэтому необходимо приготовиться к обороне. Поэтому приказываю…
Про десантников принято шутить: три минуты - орёл, а остальное время ломовая лошадь.
Пехота же практически всегда вынуждена рыть землю, словно кроты. И чем лучше ты выкопаешь и укрепишь окоп, тем будет легче.
Взвод и поступившие на время под моё командование сибиряки вгрызаются в твёрдую, полную камней, почву. Копаем, как говорится, отсюда и до обеда.
И это не просто окопы, а фортификационные сооружения по военной науке будущего – полного профиля, ломанной линией, с оборудованием фланговых позиций для пулемётов.
Соседи уже несколько часов как закончили работы, а мои по-прежнему пашут, не разгибаясь.
То и дело к нам подходят офицеры разных частей, недоумённо качают головами, порой пускаются в диспут со мной.
– Зачем такие сложности, штабс-ротмистр? Всё, что надо, предписано уставом.
Объясняю как могу, но мои соображения кажутся коллегам надуманными. Они ещё не представляют, что такое полноценная позиционная война, когда противник с утра до вечера лупит по тебе артой.
И что самое хреновое: меня никто не воспринимают всерьёз, для них мои приготовления – блажь. Не удивлюсь, если кое-кто в душе считает меня трусоватым: в представлении большинства - офицер должен стоять во весь рост под градом пуль и снарядов.