Роудмуви

***

От слова «предисловие» чувствую себя немного хоботовым из Покровских ворот, так что пусть будут три звездочки.

Что важно сказать из того, чего нет в текстах ниже. Наверное, то, что мне сейчас сорок два, и, с одной стороны, уже могу представить себя в возрасте, когда нынешний буду казаться себе юным балбесом, с другой – точно дорос запилить короткую книжку о живых и мертвых, которые – суть всей моей теперешней и прошедшей жизни.

Вообще, все самое важное, что со мной происходило это люди. Так что – имена и фамилии в заголовках стишков – настоящие. Настоящих событий –

меньше, поэтому прямые параллели можно не искать, наверное, ни с чем, кроме гибели в 93-м году Лизы Мироненко. Нам тогда едва исполнилось по шестнадцать и, те, кто был на моих выступлениях, могли видеть, как и сейчас чуть не до слез ору текст про нее и ее смерть.

Здесь почти нет ничего про моих детей и людей, которых люблю прямо сейчас. Так случилось, что жизнь от литературы для меня отделяется временем: про события, ставшие для меня историей в историческом смысле этого слова – могу говорить точно и выразительно, про то, что случилось недавно, переживаемое прямо сейчас, в презент континиус – не могу, реальность прибивает, делает текст невыразительным, как ответ на вопрос «как дела», в случаях, когда отвечать не очень охота.

Мой одноклассник, Артем Козьмин как-то сказал: «Мы крутые, мы выжили в девяностые». Думаю, так и есть. Бандиты были друзьями наших родителей и учителей, нашими друзьями, учителями и прочими важными для нас взрослыми. Иногда бандитами были мы сами, в общем казалось, что смерть – повседневна, как кирпичи.

Теперь так не кажется, а есть. Многие уже проводили родителей, некоторые – детей, почти каждый – десятки сверстников, друзей, одноклассников, соседей по подъездам, дворам. Раньше, когда ночью звонил телефон, мы ждали вестей от жизни: друг не успел на метро, девушка напилась в гостях и просит ее забрать, бывший или бывшая в тоске не смогли удержаться. Теперь – трубку берем не сразу, осторожно, чуть дышим сначала, пытаемся представить масштаб беды и про кого звонят: про маму? папу? друга?

И все-таки мы крутые и выжили. Слезли с наркоты, алкоголя, вернулись из первой и второй чечни, кто-то уже повырезывал рак и имеет расписание приема лекарств на день, кто-то – взял на руки первого внука. И все это почти не мешает нам делать новые татуировки, крутить романы, радоваться рассветам, бегать под дождями и каждый день делать нашим детям мир чуть менее страшным. Мы еще начинающие в деле умирания, скоро научимся, ничего.

Артем Козьмин – погиб в 2013 году. Пусть эта книга будет хоть каким-то продолжением этого человека. Скучаю по дням, когда произносил его имя, обращаясь к живому другу.

. Артёму Козьмину

1

На заднем сиденье спит дочь, ей почти двенадцать.

Она ещё ниже тебя на голову, а губы дует почти как взрослая:

хлопнув дверью уходит в комнату, не даёт себя обнимать,

и, когда она спит вот так,

ты телом помнишь, как в доме,

где стойкий запах развода,

она прибегала ночью,

укрывалась твоей ладонью

и только так могла успокоиться до утра.

Теперь – темень и дождь, ты – давно уже

за рулём,

и вот, на пути – не город и не село,

а точка на сгибе карты: в грязи кафе и следы камазов,

свалить отсюда хочется как-то сразу;

пластиковые кресла, бубнит сериал про ментов.

Глянув тебе в лицо, золотозубая дама хватается за кофейник,

ты ждёшь вполоборота, поближе к двери:

вдруг дочь проснется, а тебя нет?

Тебе под силу представить любую жуть, но не эту.

В углу – трое, пиво цедят, зыркают поверх кружек.

Один – черкает кроссворд, а ручку держит, будто это стилет,

и видно, что пороха ему хватит всадить его кому хочешь и куда нужно,

да так, чтоб пикнуть даже не успел.

Забираешь кофе, скрипишь дверью бэхи лохматого года,

до пункта «Б» ещё долго.

2

Твоя бывшая живёт теперь в запинде,

в доме, который и летом трудно прогреть.

У неё, на пути домой, останавливается дальнобой:

подкидывает то проблем, то денег,

она завела собаку и огород, – тоже дело.

Чтобы не спать, ты помнишь, как в девяностых когда-то ночью

вы сидели – коленками к Неве, молодыми задами – к прочему,

вы знакомы примерно час и где-то столько же пытаетесь взяться за руки,

и от того вас ещё больше прёт – сидеть вот так и тыриться на реку.

Она говорит, что парень её – в Чечне ещё минимум на год,

что предки-придурки – гонят её на курсы бухгалтеров,

что она хотела бы выучить английский

и уехать так, чтобы – ничего русского, даже в мыслях,

домик у океана, лабрадор, супермаркеты по субботам,

поскольку, нечего делать в совке с такими мозгами и такой попой.

Ты спорил, конечно, травил иллюстрирующие басни,

поглядывал как в сумерках белой ночи пух на её затылке

ерошится, вспыхивает и гаснет.

А когда всё-таки взялись за руки, поняли, что не можете не бежать,

что улицы в Питере – киноленты на перемотке,

до рези в легких, до радужных пятен в глазах,

в ногу, с одним дыханием на двоих и горячей кожей,

едва врубаясь, что это счастье и есть – бежать вот так, просто потому, что можешь.

Вынесло вас на Средний к парадной незапертой,

вверх, в запах книг, под трёхметровые потолки её коммунальной хаты,

мимо сопящих предков, в дальний угол, за занавеску,

упасть, будто тело у вас одно и пахнет от бега резко.

Так, что стрелки часов впору до крови сжать рукой,

и непонятно чей это пульс так лупит – её или твой.

3

ЖД переезд, поперёк тянется товарняк,

закрываешь глаза: ничего, сзади, если что, погудят.

Полцарства – за боковой плацкарт.

Оттуда здорово видно как проезжаешь всякую жизнь,

и что она хороша, как ни кинь.

Все эти степи, волнами разбивающиеся о насыпь,