Роузлинд (Хмельная мечта)
Шрифт:
На самом же деле сэр Андрэ довольно точно угадал состояние Элинор. Эта девушка очень, искусно умела управлять мужчинами и заставляла их делать то, что хочет она, но во всем, что касалось флирта, Элинор была совершенно неопытна.
Она почерпнула знания о проявлениях любви из стихов трубадуров да из рыцарских романов, которые прочла. Обогатили ее «опыт» по этой части глубокие вздохи и нежные взгляды сквайров, которыми они одаривали ее каждый раз, когда их хозяева вассалы приезжали погостить у ее дедушки. Но, к сожалению, в этот год, когда, может быть, Элинор уже созрела для того, чтобы оценить по достоинству все эти вздохи и нежности, в замке не было гостей – сэр Андрэ запретил всякие приемы из осторожности, дабы не впустить возможного
Поэтому сама мысль о том, что сэр Саймон может испытывать к ней не такие чувства, как, например, сэр Андрэ, была нова и необычна для Элинор. Сначала, когда она решила, что ограничит права Саймона и заставит его спрашивать у нее разрешения всякий раз, когда ему потребуется даже вздохнуть, она думала о любви отцовской, которую испытывает к ней Саймон, так же, как ее дедушка, или сэр Андрэ, или сэр Джон, которая не позволяла им ни в чем ей отказывать. И поэтому ее ответ на обвинение сэра Андрэ в том, что она играет с Саймоном, был скорее защитной реакцией. Но, когда она увидела ужас в глазах сэра Андрэ, это возбудило в ней интерес, и к концу разговора она впервые подумала о Саймоне как о мужчине, а не просто как о человеке, который ей нравился, и с которым приятно было быть вместе.
Это было удивительное, приятное и новое чувство для Элинор. И когда наступило время переодеться к обеду, она перемерила три платья и довела до слез своих служанок, прежде чем взяла себя в руки, успокоила Гертруду и Этельбург, сняла с себя все драгоценности, которые она сдуру нацепила, и села, чтобы успокоиться и подумать. Но времени для размышлений оставалось мало, а дел для завершения – много, поэтому Элинор вошла в зал, все еще толком не зная, что сказать и как поступить. Но все ее приготовления и сомнения оказались напрасными: сэр Саймон уехал и не пришел к обеду.
Первый прилив облегчения сменился приступом ярости. Брови Элинор резко взметнулись вверх.
– Как? Уехал, не сообщив мне? Куда? – спросила она таким голосом, который заставил леди Гризель отпрянуть в сторону, а доблестного смотрителя даже слегка отступить.
– Уехал верхом. На охоту, – ответ сэра Андрэ был таким спокойным и бесстрастным, что это остудило гнев Элинор.
– Ах, – она сделала жест рукой в воздухе.– Снова он сует нос в мои дела, когда меня нет рядом.
Сэр Андрэ поперхнулся. Смотритель повернулся и взглянул на него. Казалось, его взгляд вопрошал: почему наша госпожа обращается с этим человеком, как с рабом?
Элинор, поняв по лицу сэра Андрэ, что не годится так унижать сэра Саймона, поспешила исправить положение.
– А впрочем, почему бы и нет? Он знает толк в военных делах и, если королева назначила его моим опекуном, пусть действительно охраняет меня.
– Но ведь днем он имеет право быть свободным, моя госпожа, – заметил сэр Андрэ.
– Да, конечно, – с легким сердцем согласилась Элинор.– Я ведь и сказала, что ничего не имею против того, что он отправился на охоту.
И она продолжала беседу, больше не вспоминая о сэре Саймоне. Казалось, она уже забыла о нем, но сэр Андрэ знал, что это не так, хотя и восхищался ее искусной игрой. Элинор казалась глубоко заинтересованной в делах Кингслера, о которых ей рассказывал смотритель замка. А тот, ничего не зная об утреннем инциденте, твердо верил в искреннее желание Элинор узнать о делах поместья больше, чем это мог выяснить Саймон. Будучи преданным и верным слугой, он тщательно излагал все факты, которые, как он полагал, будут полезны его доброй и милой госпоже.
«Ну, с меня довольно», – решила Элинор и сразу же после обеда удалилась на женскую половину. Но она была слишком взволнована, чтобы заниматься шитьем или чтением.
Жить в своем доме в Лондоне! Конечно, это то, что ей необходимо! Увлеченная этой идеей, Элинор провела весь вечер и остаток ночи, сверяя и записывая все, что имелось в наличии из мебели, и, составляя список того, что нужно было еще приобрести, чтобы обставить
Если бы только ей удалось уговорить королеву! Ведь Элинор уже заранее знала, что не сможет привыкнуть к роли одной из многих в толпе дам знатного происхождения. Да к тому же практически невозможно будет остаться с сэром Саймоном наедине при дворе, где везде глаза и уши, а если это и удастся, то будет трудно не выдать своих чувств.
Мысли Элинор внезапно оторвались от записей, которые она вела. Ее рука застыла над бумагой, где она написала «две пары стульев с подушками».
– Я, наверное, никогда не допишу это, – произнесла она вслух, рассерженная ходом своих неуправляемых мыслей, и вдруг, взглянув на написанное, громко рассмеялась. Там вместо того, чтобы записать «красного цвета» после слова «подушек», было записано четкими крупными буквами «САЙМОН».
Смех принес облегчение. Ярко вспыхнувшее чувство, как предвестник грозы в пылающем зареве заката, сменилось теплым, мягким отблеском восходящего солнца на горизонте. Ничего не надо делать – теперь Элинор была в этом уверена. Сначала нужно узнать настроение и обстановку при дворе. А уж потом, если это чувство настоящее и станет еще сильнее, она найдет путь, как достичь своей цели. Раньше ей всегда это удавалось. Так почему же она потерпит неудачу на этот раз?
Так думала Элинор, а Саймона мучили другие мысли. Он выехал из Кингслера, его сквайр и рыцари следовали за ним, но он, как раненый зверь, искал уединения, словно это могло бы принести ему облегчение, хотя он понимал, что никакое уединение не излечит его боль: стрела, ранившая его, не убивает, а приносит только мучительные боль и страдания. Как и старые раны, которые были у Саймона, эта новая останется с ним, причиняя боль всякий раз, когда до нее дотронешься.
Они ехали верхом, вспугнув стаю диких уток, но Саймон даже не заметил этого. Всадники с недоумением посмотрели друг на друга. Они были озадачены поведением своего господина. Многие из них уже давно служили у Саймона и видели своего господина и в добром здравии, и в болезни, разгневанного и усталого, иногда близкого к отчаянию от тех пороков, которые он обнаруживал в людях. Но сейчас они не видели причин для расстройства. Визит прошел как праздник: доброжелательный, радушный прием, отличная еда, развлечения, честные люди с честными намерениями.
И только Иэн де Випон, сквайр Саймона, понимал, в чем тут дело. Он страдал той же болезнью, имя которой – Элинор, и провел немало бессонных ночей с ее образом перед глазами. Он не ревновал к Саймону. Для него Элинор была такой далекой звездой, что он даже не пытался дотянуться до нее. Хотя ему было почти столько же лет, как и Элинор, он испытывал к ней такое же чувство, как Саймон в свое время, 25 лет назад, испытывал к королеве: восхищение и обожание.
Поэтому эта сладкая боль, которую испытывал Иэн, была сродни радости. Однако для Саймона это уже не было обожанием. Прежде всего, невозможно было просто обожать Элинор, которая заставляла его сначала смеяться, а затем приводила его в ярость, что никому не удавалось вот уже 20 лет, а затем вновь заставляла его смеяться. Элинор не была богиней, которую обожают, она была женщиной, которую любят. Во-вторых, она не была недосягаема. Если бы он пошел на компромисс со своей честью, нашлись бы способы, которыми он смог бы добиться ее.
Один из самых простых и доступных – это то, о чем его предупреждал сэр Андрэ, то, что уже пытались сделать другие. Он мог бы взять Элинор силой, увезти ее в один из самых отдаленных замков, найти священника и заставить его обвенчать их, а затем у них бы родился ребенок. Несомненно, Ричард будет слишком занят подготовкой к крестовому походу, чтобы обращать внимание на такие вещи и начать преследование одной из своих подопечных, хорошо зная человека, который будет преданно служить ему. Он установит огромный штраф, заберет все деньги из доходов Элинор – и примет свершившийся факт.