Роузуотер

Томпсон Таде

Он продолжает:

– Вы слишком сильно идентифицировали себя с объектом. Границы эго размылись, и вы утратили целостность собственного «я». Вы думали, что вы – это он.

– Здесь я это понимаю, – говорю я, указывая на свою голову, – а сердцем – нет.

Он смеется.

– Это уже прогресс по сравнению с тем, каким вы прибыли. Если понимаете головой, то и сердце к этому придет.

Я не совсем уверен. Я не совсем уверен, кто я. То есть знаю, что я – Кааро, и работаю на О45, и обучался у профессора Илери, и живу в Роузуотере, и… но… но я помню, как вздыхает Лидия сразу после секса, перед

тем как попросить у меня стакан воды. Я помню, как надел кольцо ей на палец в день нашей свадьбы. Биокупол – смесь лазури и ванили – на заднем плане наших свадебных фоток. Я помню, как она готовила. Помню, как открывал кастрюлю и видел подливу, которая пузырилась, булькала, как пена у нее в горле, когда я…

Я чувствую, как по щеке стекает слеза.

– Док, я скучаю по ней, – говорю я. – Если мы никогда не встречались, почему я так по ней скучаю? Почему я чувствую себя виноватым?

– Может быть, вы чувствуете вину, потому что есть кто-то, кого вы, Кааро, подсознательно желаете уничтожить. Убийство Лидии осуществило это желание. В глубине нашего разума таятся демоны и гремлины животных инстинктов, стремящиеся к выражению.

Он бросает взгляд на монитор и спрашивает:

– Вы принимали таблетки?

Нет.

– Да.

Нет. У меня из-за них не стоит.

– Это третий антидепрессант, который мы попробовали. Я никогда не видел такой сильной реакции. Илери думает, это из-за того, что у вас более развитые способности, чем у всех остальных.

– Моя жена умерла. Я же должен грустить, правда? – спрашиваю я.

– Кааро, вы никогда не были женаты. Вы даже не встречались с Лидией. Вы провели время в голове ее мужа-убийцы. Опыт вас настолько потряс, что вы не можете отстраниться. Таблетки не работают. Я хотел бы попробовать кое-что еще.

Он пододвигает мне бланки согласия на шоковую терапию.

Я выхожу на улицу.

Очень хочется сигарету, хотя я не курил уже давно. Просто такое ощущение, что я должен закурить.

Девять месяцев. За то время, что я потерял, у меня мог бы родиться ребенок.

Дрон спускается, чтобы удостоверить мою личность, потом улетает прочь.

Телефонный звонок. Это Феми, и я его игнорирую. Отличная служба на благо страны, бла-бла, убийца приговорен к пожизненному, бла-бла, жертва, жертва, жертва, бла-бла.

Я не помню всего, что случилось, у меня провалы в памяти. Часть меня думает, что, возможно, у провалов есть причина и что на самом деле я не желаю знать.

Но во мне живет печаль. Не знаю почему, но я ее чувствую.

Сколько бы мне ни заплатили, этого не хватит.

Я высматриваю такси.

Глава третья. Роузуотер: 2066

Когда я возвращаюсь вечером домой, у моей двери стоит реанимат, второй за день. Первого я встречаю в 18.15, в противострелочном поезде до Атево.

На неделю после Открытия Спецподразделение нигерийской армии вводит комендантский час. Это исключительно палаческий отряд, и единственная его задача – убийство реаниматов и уничтожение останков. Все должны быть дома к 19.30, иначе рискуют быть застрелены, убиты током или сожжены.

Я немного опаздываю и бегу до платформы. Запыхавшись, я едва успеваю запрыгнуть в вагон, как поезд сразу трогается. Я не устал, потому что отработал только полдня, но планирую сесть и собраться с мыслями. Банковский район находится в Алабе.

Между ним и Атево только одна остановка, Илубе. Когда ганглий работает, путь занимает двадцать минут.

По вагону идет девочка, продающая воду, апельсины, орехи, газировку и еще какую-то фигню. Она удерживает равновесие, хватаясь одной рукой за поручни сидений. Я ничего не покупаю. В вагоне еще четверо. Мужчина в сером костюме стоит ко мне спиной и смотрит в окно. Он склонил голову. Вагон старый. Сиденья покрыты бурым кожзамом. Запах от него затхлый, но не отталкивающий. Шесть лет назад мы импортировали старые поезда из Италии. Подозреваю, что все они были времен Второй мировой, но их заменили этими, новыми, которые выглядят получше, но довольно примитивны, словно это образцы, по которым делаются все современные поезда, а не самостоятельные изделия.

Над полками для багажа висят плакаты, в основном портреты Джека Жака. Он показывает большой палец и улыбается, выстреливая в нас белизной своих зубов. Статус Роузуотера в Нигерии неясен, но мэр – глава того, что сходит за местное самоуправление. Я его встречал, он нарцисс, демагог и президентский холуй. Утопия-сити игнорируется, это неназываемый город. Семь лет назад Законодательное собрание объявило, что он не является субъектом права. Нам нравится делать вид, что это естественное образование, вроде холма или скалы Олумо в Абеокуте. Рядом висят афиши концертов и незаконно расклеенная религиозная реклама. Сиденья неудобны, но задремать на них можно, что я и делаю. Просыпаюсь я, вздрогнув, потому что слышу рычание.

Человек в костюме, стоявший ко мне спиной, навис над парочкой.

Он повернулся ко мне боком, на его лицо падает тень от потолочной лампы. Женщина отбивается свернутым журналом – это бесполезно и даже комично. Другой рукой она обнимает мужчину, который, кажется, ранен. Рычащий человек покачивается в такт вибрации поезда.

– Эй! – говорю я и поднимаюсь.

Человек в костюме оборачивается ко мне. Голова у него ненормально вытянутая, одного глаза нет, и пустая глазница зияет, точно второй беззубый рот. Кроме того, голова сплюснута, будто в компенсацию за удлинение, и выглядит так, словно ее не до конца раздавили. Нос искривлен, как будто нижняя часть лица хочет двинуться в одном направлении, а верхняя выбирает другое. Левое ухо болтается на тонком волокне человеческой ткани. Но, несмотря на все это, крови нет, и непохоже, чтобы ему было больно.

До него около метра, и он бросается ко мне. Кроме серого костюма на нем белые перчатки, искусственная гвоздика в петлице, белая рубашка, синий галстук. Я выжидаю, выдыхаю и бью его ногой в середину груди, целясь в синюю полосу. Хороший удар. Чувствую зловонный выдох, сорвавшийся с его губ. Он еще стоит, и я бью его второй ногой. Он отшатывается и ударяется спиной о центральный поручень, который глухо звякает. Краем глаза замечаю, что парочка удирает из вагона. Я их не виню.

Реанимат снова кидается ко мне. Мне нечем его убить. Я не люблю драться. Я вообще-то трус. Когда я воровал, чтобы выжить, то работал по квартирам, непосредственно людей не грабил, избегал любого прямого контакта, пока меня не завербовал О45. Базовая подготовка по рукопашному бою, основанная на карате и крав-мага, почти не изменила моего отношения к насилию. Я в этом не силен, но кое-что умею. Со множеством противников, как в кино про кунг-фу, не справлюсь, но одного реанимата одолею. Наверное.