Ровесники. Герой асфальта
Шрифт:
Моргнув, я сообразила, что глаза мои полны слёз. Ещё невыплаканных, застоявшихся. Мне вовсе не хотелось плакать, но слёзы потекли по щекам, не спрашивая о моих желаниях. Слишком много я пережила за этот суматошный день. Да и ночью предыдущей почти не спала. Организм всё ещё никак не мог привыкнуть к таким стрессам.
– Давай-ка присядем. – Вадим понял моё душевное состояние – осторожно взяв под руку, подвёл к одинокой скамейке возле одного из дворов, где мы только что стояли. – Садись. Она чистая.
Я послушно села, и Канарейка не спеша последовал
– Почему ты решил мне это рассказать?
– Веришь ли – не знаю… - Сунув руку в карман, он вытащил свою неизменную пачку «Бонда» и зажигалку. Прикурив, неожиданно опомнился и взглянул на меня. – Не возражаешь?
Я лишь молча мотнула головой – удивляться его учтивости сил почему-то не было. Жадно затянувшись, Канарейка несколько минут сидел безмолвно выпуская губами дым, а я смотрела на его красивые пальцы, умело сжимающие сигарету и ждала. Ждала, когда он снова заговорит.
– Не знаю – Повторил Вадим опять. – Виталька мне самому об этом практически сразу же рассказал. Три года назад. Так вот считай, сколько времени я эту его тайну храню… Треплом меня никто назвать не посмеет. А тебе… Не знаю, почему рассказал… Может, потому что ты особенная. И за Витальку по-настоящему переживаешь. А он… Он тебя любит, по-моему, слишком сильно. Иначе не решился бы на…серьёзные отношения… Ты поняла, о чём я… Виталька – он такой. Не от мира сего. А вот ты почему на это решилась, я не пойму пока. Но полагаю, что больше из любопытства, чем из-за любви. Ты только не обижайся.
– А разве важно – из-за чего? – Я попыталась оправдаться.
– Для Витальки важно. – Безапелляционно заявил Вадим. – Ты это учти на будущее для себя. На всякий случай. И знаешь что ещё? Не говори ему о том, что я тебе рассказал. Не надо его смущать.
Я снова вспомнила ту страшную сцену в квартире Павлецких. Себя – полураздетую, пунцового Виталика, застывшего перед разобранной кроватью. Вряд ли теперь его можно будет смутить сильнее, чем тогда. Необходимость высказаться заставила меня забыть о собственной стыдливости. Вадим был сейчас единственным человеком на свете, которому я могла открыться без страха.
– Виталик хотел сегодня ночевать в той квартире. Он из дома ушёл.
– Вот даже как?... Чего же случилось-то?
– Отец вернулся домой…Не очень трезвый. А мы… Я в ванной была… Мылась… - Я говорила, запинаясь, и всё время боялась увидеть в глазах Канарейки до боли знакомую насмешку. Однако он смотрел на меня пристально и совсем по-взрослому серьёзно. Чего уж там говорить, когда было нужно, Вадим Канаренко умел становиться взрослым и мудрым.
– Понятно. – Только и сказал он. – Что дальше?
– Дальше?.. Отец увидел меня… В одном полотенце… Начал оскорблять… Шлюхой назвал… Виталик стал извинений у него требовать. Отец отказался извиняться, пощёчин ему
– Сам? – Ужаснулся Вадим. Я кивнула:
– Да. Даже на пол повалил. Потом они драться стали. По-настоящему, понимаешь? Павел Андреевич с Виталиком быстро расправился. Он так его бил… Ногами..
– Ни фига себе… Вот же урод…
– Мне так жалко его было. А ему-то самому… каково… Такое унижение… Поэтому он у Шумляевых и напился.
Больше сказать мне было нечего. И Вадим курил молча, глядя прямо перед собой. Оба мы – и он, и я одинаково переживали за Виталика, и это обстоятельство необыкновенно сближало нас сейчас. Мы были сообщниками и думали об одном и том же – мы тревожились за своего друга и жалели его от души. А ещё мы оба хотели ему помочь, не только словом, но и делом.
Когда Вадим провожал меня до дома, на часах было почти двенадцать. Ещё издали я увидела свет в окнах своей квартиры – никто, стало быть, не спал, в ожидании блудной дочери. Удивительно, но я почему-то нисколько не испугалась предстоящей родительской взбучки, голова сохраняла ясность, а сердце – покой и умиротворение
– Ну пока. – Остановившись около подъезда, Вадим улыбнулся. Это была одна из самых лучших его улыбок – она не таила в себе никакой интимной подоплёки, не рассчитывала сразить наповал, не обольщала и не околдовывала меня своей сексуальностью. Это была добрая улыбка лучшего друга, милого озорного мальчишки, с которым я никогда в жизни не целовалась, а только играла в казаки-разбойники. Я испытывала глубокую нежность к этому парню и сейчас, на прощание мне безудержно хотелось его поцеловать. В щёку. Просто так, по-дружески, от души. Чего я и сделала, не колеблясь и ничуть не нервничая по этому поводу.
– Пока, Вадь. Спасибо тебе за всё.
– За что мне спасибо, дурочка? - Он, казалось, вовсе не удивился моему странному порыву. – Давно я так ни с кем не откровенничал.
– Я тоже. Знаешь, я попытаюсь ещё раз поговорить с Виталиком. Мне так хочется вас помирить…
– Не надо, Ксюш. Он ещё неправильно всё это истолкует. Мы уж как-нибудь сами между собой разберёмся. Но всё равно спасибо…
42
– У тебя совесть есть или нету?! Сколько времени уже – знаешь?! Мы тут с отцом места себе не находим, извелись совсем, а она гуляет себе как ни в чём не бывало!
Мама, как всегда, была в своём репертуаре. Каждое её слово я могла предугадать заранее, я знала наизусть всё, что она хотела мне сказать. И даже следующее её замечание не стало для меня неожиданным:
– И почему тебя снова этот негодяй провожал?! В чём дело?! Где Виталик?! Чего это ты кавалеров как перчатки стала менять – уходишь с одним, возвращаешься с другим!
– Мам, Виталик йогуртом отравился. Дома лежит. А Вадим меня чисто по приятельски проводил, чтобы хулиганы по дороге не пристали.