Ровесники. Герой асфальта

Курносова Елена

– Да нет, уже не надо. – Татьяна Евгеньевна снова сменила гнев на милость и даже обняла меня за плечи. – Самый ажиотаж до полуночи был. Не знаю, как бы я без девчонок ваших тут управилась! А сейчас уже мало едят, только развлекаются. Присоединяйтесь к общей компании.

Владимир Михайлович взял поднос с хлебом, Татьяна Евгеньевна – блюдо с горячим пирогом, и оба они, минуя нас, прошествовали по коридору в гостиную. Некоторое время мы стояли в дверном проёме и смотрели друг на друга растерянно.

– Да уж… - Бормотнул Виталик себе под нос. – Что ты там говорила насчет мытья унитаза?

Я усмехнулась:

– Не самая удачная мысль. Пойдём.

Стол с остатками новогодних кушаний был сдвинут в угол, к шикарной, в рост потолка, наряженной ёлке. Гости разместились где только можно: в креслах, на диване, на полу. Наташа с Иришкой, Ирина Павловна со своим мужем – высоким, худощавым брюнетом приятной наружности, несколько незнакомых мне мужчин и женщин, и наши ребята почти в полном составе. Саша Чернов, Юра Борисов, Борька Зайцев, Колян Шилов, Яна Лисовенко, близняшки Богдановичи, Варя Канаренко… И, конечно же, сама душа компании, без которой и праздник – не праздник, и застолье – не застолье, и вообще не имеет смысла собираться всем вместе, если поблизости нет Вадима Канаренко.

Мы тихонько заходим в гостиную, и я уже не в первый раз замираю от восхищения перед открывшейся мне картиной. Опять, как в тот памятный вечер в актовом зале, я вижу нечто необыкновенное, и вновь моё бедное сердце застывает в благоговении…

Он сидит на подлокотнике большого, широкого кресла, закинув ногу на ногу, и вертит в руках гитару. Чудо природы, с ног до головы одетое в джинсу, с глазами такого же джинсового цвета. Та же небрежная тёмно-русая чёлка, спадающая на чистый лоб, тот же мечтательный, глубокий взгляд…Можно до бесконечности смотреть на его лицо, с наслаждением изучая каждою чёрточку, словно выточенную рукой опытного скульптора. Я с новой силой начинаю внушать себе, что он – мой друг. Всего лишь добрый, хороший товарищ – и не больше. А сердце тем временем млеет и плавится как воск, и так хочется потерять голову!... Стоп… Только бы Виталик не прочитал мои мысли!

Вадим бросил в нашу сторону всего лишь один мимолетный взгляд. Всего лишь один – как только мы вошли, и больше, казалось, не обращал на нас никакого внимания. Его и без того окружала толпа поклонников. Что-то оживлённо рассказывал Овсянников, Ирина Павловна меняла кассету в камере. Наше появление прошло незамеченным, да мы и не старались попасть в центр. Молча прошли и сели в угол на полу, смешавшись таким образом с общей массой.

Уютно расположившись в кресле возле Канарейки, пухленькая Иришка смотрит на него зачарованными, влюблёнными глазами и периодически дёргает его за локоть.

– Вадь… Ну спой ещё чего-нибудь… Вадь…

Вадим ласково улыбается маленькой меломанке и шутливо треплет её русую головку:

– Сейчас спою, Ириш, подожди. Дай дядю Вову дослушать.

А дядя Вова Овсянников между тем рассказывает какую-то смешную историю, суть которой я пропустила и теперь ничего в ней не понимаю. Поворачиваюсь к Виталику:

– Ну вот. А ты боялся. Он тебя в упор не замечает.

– Ну и хорошо. – В голосе у Виталика, однако, никакой радости нет. Даже наоборот, я вижу, как сильно расстраивает его холодное безразличие Канарейки. А всем вокруг между тем весело и легко. Взрослые пьют спиртные напитки, молодёжь – фанту и кока-колу. Татьяна Евгеньевна строго за этим следит, здесь она полностью в ответе за своих юных учеников.

Овсянников наконец-то заканчивает непонятный рассказ, и сквозь дружный смех слушателей раздается возмущённый писк Иришки:

– Ну хватит вам уже болтать! Пусть Вадька ещё чего-нибудь споёт! Он уже отдохнул!

Она с новой силой дёргает

Канарейку за руку:

– Спой про гусей на ранчо, у тебя так классно получается!

– Я её пел уже. – Пытается тот отвертеться, но Иришка упряма как маленький ослик.

– Ну и что! Вон, Ксюшка с Виталиком не слышали! Спой, а то обижусь!

Все смеются, наблюдая за спором юноши и девочки. Ирина Павловна настраивает видеокамеру и командует Канарейке, подстраиваясь под интонацию тёзки:

– А ну-ка пой, Вадька! Хватит выламываться как красна девица! Видишь, тебя публика просит, а публика – это святое! Отдохнул, горло промочил – и работай! Когда ещё тебя людям удастся послушать?

Вадим пожимает плечами:

– Ну ради бога. Если вы действительно так хотите….

Сразу умолкают все голоса, и в комнате наступает полная тишина. Только за окном по-прежнему стреляют петарды. Люди ждут: чего же споёт сейчас Канарейка, чем в очередной раз рассмешит своих благодарных слушателей. Я неотрывно слежу за руками музыканта… Вот взяты первые аккорды – раз, другой, третий… Пальцы скользнули сверху вниз… И вдруг ловко забегали по струнам… Мотив полился не такой, который ожидали – грустный, меланхоличный, совершенно неуместный в этот весёлый праздник. И у меня обрывается сердце, когда Вадим начинает петь…

Дверь – на ключ

И свинцом – тоска,

Боль в душе,

Словно смерть близка,

Один лишь шаг

Может всё решить,

Теперь ты враг,

Я не знаю как мне жить.

Как дальше жить?...

Вокруг – гробовое безмолвие. В голосе Вадима столько настоящей, неподдельной боли, и ТАКОЕ отчаяние, что все сидят в шоке, не понимая, в чём дело. А я понимаю. Я одна, наверное, понимаю и инстинктивно оборачиваюсь к Виталику. Он, я вижу, находится под сильным впечатлением.

Мне колдун

Предсказал печаль,

Долгий путь

В грозовую даль,

Он словно зверь

Чуял дым беды,

Закрыта дверь,

Ливень смоет все следы –

Так хочешь ты.

А дальше происходит совсем невероятная вещь – из глаз Вадима брызжут слёзы! Внезапные, исступлённые, яростные какие-то – он встряхивает головой в неистовом безумии, словно прогоняя дурное наваждение, и тотчас же тоскливое, глухое пение переходит в крик:

Всё, что было –

Свет мой

Чистый и святой!

Всё, что было –

Рок мой

Жадный и слепой!

Всё, что будет –

Крест мой!

Семь кругов пройти мне

В огненной пустыне!..

До меня лишь сейчас доходит, что Вадим слегка пьян. Пил он, конечно, не здесь, а где-нибудь в другом месте, но это не суть важно. Главное, алкоголь, пусть даже в самом незначительном количестве, выплеснул наружу все его мысли и чувства. И напрасно мы думали, что Вадим нас не замечает. Он всё это время не упускал нас с Виталиком из вида, как это я сразу не догадалась? Он ведь сам говорил мне, насколько глубоко и тщательно умеет скрывать свои эмоции. Однако сейчас он переоценил эту свою способность. Или же просто не захотел больше терпеть, поэтому, вопреки праздничному настроению, взял и выбрал именно такую песню. Безусловно, она была о любви. Но Канарейка никогда не переживал трудную любовь, никогда не страдал из-за девушек, а значит он просто НЕ МОГ плакать, исполняя такую грустную песню. Всё объяснялось другим – в эти слова Вадим с самого начала вложил свой смысл, и мало кто мог догадаться, какой именно. А ему и не нужно было, чтобы все догадались. Он знал – тот, для кого он пел, его поймёт. Потому что слишком много у них общего. И линия жизни одна.