Ровесники. Герой асфальта
Шрифт:
– Дашь мне эту кассету домой послушать? – Внезапно обратилась я к Канарейке.
– Зачем?
– Просто так. Чего мне ещё дома делать сегодня? Гулять всё равно не пустят, я под домашним арестом.
– Серьёзно? – Вадим не сдержал сочувственной улыбки, невольно посмотрел на Виталика. – Бедные вы мои, бедные. Значит, приговор окончательный и обжалованию не подлежит?
Я качнула головой:
– Нет. Не подлежит.
– Бедные. – Снова повторил Канарейка. – Как же вы теперь друг без друга?
Виталик промолчал. Он, видимо,
– О господи…Ромео и Джульетта, ни взять, ни отнять… Чем же вам помочь, дети мои? Заделаться братом Лоренцо на пару часов?
– Прекрати войну со звёздновцами. – Тут же подсказал Виталик. – Иначе нас скоро все будут уголовниками считать.
– Интересно, кто же это смеет тебя считать уголовником? – Вытянулся на подушке Канарейка.
– Ксюшина мама.
– И всё?
– Этого достаточно. – Виталик сидел на ковре перед центром и, опустив голову, мрачно смотрел прямо перед собой. Он на самом деле был сильно расстроен из-за предстоящей разлуки, и в этот момент только самое чёрствое сердце не могло дрогнуть от жалости к нему. Мне даже себя не так было жаль. В конце концов, за что он страдал? Из всей нашей тусовки именно Виталика Павлецкого меньше всего можно было назвать уголовником. Однако по воле злой судьбы расплачивался он почему-то больше всех остальных. Вадим это понимал. И сердце его, как выяснилось, сделано было вовсе не из камня.
– Ладно, Виталь. Несколько дней потерпеть сможешь?
Виталик поднял голову, взглянул на друга недоумённо:
– А что?
– Я схожу в гости к Ксюшиной маме. Сам тебя втянул в это дело, сам и вытащу.
– Как это – сходишь?! – От ужаса меня прошиб холодный пот. – Ты что, обалдел?! Она же после этого…
– Подожди, подожди. – Перебил меня Вадим спокойно и бесстрастно. – Твоя мама меня в лицо знает?
Я сникла.
– Нет, я думаю.
– Тогда всё в порядке. Положись на меня.
– О чём ты с ней будешь говорить? – Сомневаясь, спросил Виталик. Он начал немного оживать, видя, как уверен в себе его друг. Тот многозначительно усмехнулся:
– Это вас не касается, дети мои. Всё будет хорошо, доверьтесь своему ангелу-хранителю. Как только моя физиономия обретёт приличный вид, я вам покажу такой спектакль, который вы в театре ни за какие деньги не увидите. Как твою маму зовут, Ксюш?
– Ольга Михайловна.
– Ольга Михайловна, очень прекрасно. Считайте, что она вас уже простила. Слово Вадима Канаренко.
Не знаю почему, но я ему поверила. На мой взгляд, это самое «слово» значило очень многое и, дав его нам, Вадим вряд ли шутил. Такие как он слова на ветер не бросают, а это означало, что скоро всё наладится и можно надеяться на лучшее.
В приподнятом настроении убирали мы с Виталиком всё, что осталось после нашего чаепития: промыли и поставили
– А это что? – Виталик взял с края кухонного стола оставленное мною печенье.
Я объяснила:
– Хотела Нике дать, а она не захотела, только понюхала. Куда его теперь девать? Выкидывать жалко.
– Ха!.. Угостила она Нику. – Виталик подкинул печенье в руке и пошёл в комнату. – Вадь, дай Нике печенье, она его уже носом намочила!
– Не понял…
– Чего тут непонятного? Ксюша хотела её угостить.
– А-а. Давай. Ника! Ника!
Ника будто ждала этого сигнала – подскочила с подстилки и опрометью рванула к хозяину.
– На. – Вадим протянул ей печенье, и на моих изумлённых глазах она проглотила его, практически не жуя.
– А я подумала, она просто не хочет…
– Она? Не хочет? – Канарейка рассмеялся, лаская собаку обеими руками. – Да она такая же сластёна, как и ваш покорный слуга! Я же тебе вчера рассказывал. Пищу Ника только из моих рук принимает. Если меня дома нет, ни родители, ни Варька с Никитой её есть не смогут заставить. Уже проверено тысячу раз.
Действительно, как это я могла забыть наш вчерашний разговор? Ведь тогда ещё восхищалась собачьей преданностью и умилялась над взаимной любовью Вадима и Ники. Сейчас я так же подумала о том, как это здорово, когда между человеком и животным возникает подобная гармония душ. Это вселяет в сердце надежду на то, что мир наш обязательно выживет, пока в нём есть место доброте.
Время протекало спокойно и безмятежно. Разговоры наши больше не носили опасного характера – текли по мирному руслу. В конце концов, нашей с Виталиком целью было развлекать больного товарища, а не вести с ним бесконечные дискуссии. Душой и телом мы просто отдыхали сейчас от всего: от родительских лекций, от утомительно длинных уроков в школе и от всей мирской суеты в целом. Вадим умел поднимать настроение – получалось у него это легко и ненавязчиво. Он постоянно о чём-то рассказывал, причём делал это очень увлекательно, в лицах изображая то одного, то другого. Слушать Канарейку можно было бесконечно.
Около часа дня пришла врач. Пока она осматривала Вадима, мы с Виталиком, проявив деликатность, вышли в другую комнату. Это была гостиная и, насколько я успела заметить, спальня родителей. Обои здесь были шикарные – коричневые с золотом. На окнах висели такого же цвета тяжёлые шторы. Мягкая мебель: большой диван и два широких кресла были застелены пушистыми меховыми покрывалами, а вот стенка оказалась обычной – такой же, как у нас. На ней стояла хрустальная посуда, книги и даже фотографии детей – красивые, глянцевые, цветные, все в изящных резных рамках. Вадим в чёрной косухе на голое тело получился отменно! От одного только взгляда на этот снимок у меня рот слюной заполнился сразу. Это была готовая обложка модного журнала, и парень этот, казалось, являлся профессиональным манекенщиком.