Ровно год
Шрифт:
Мама сидит за рулем, закрыв лицо ладонями, плечи сотрясаются от рыданий. В водительском кресле она кажется такой маленькой, беззащитной и хрупкой. Лео тормозит и с минуту на нее смотрит. Ей хочется подбежать к автомобилю, распахнуть дверцу и обнять маму так, как Стефани обняла ее после похорон, но она понимает, что раз мама специально отъехала на машине подальше, чтобы поплакать, то Лео, очевидно, не положено об этом знать. Лео разворачивает велосипед и едет домой.
Внутри темно, и по пути к себе в комнату она зажигает все светильники. Денвер, как обычно, в комнате Нины. При виде Лео он вскидывает голову, а она приседает на корточки и обнимает его, зарывается лицом ему в загривок и вдыхает знакомый умиротворяющий запах псины. Денвер не противится.
Звонит телефон. Лео знает,
— Привет, солнышко, — говорит он в трубку. — Завтра важный день! Как настроение?
Лео вспоминает смех Нины, деревья за окном в комнате Иста, тайные, беззвучные мамины слезы. В ушах всплывают слова Иста о том, что порой он не может вспомнить лица своей матери. Лео не представляет, что когда-нибудь забудет лицо Нины. Это невозможно. Образ Нины слишком живой, слишком яркий. Разве Лео способна забыть кого-то вроде нее?
— Привет, пап, — говорит она. — У меня все нормально.
13 сентября. 27 дней после аварии
Отец общается с Лео каждый день — звонит по телефону или видеосвязи, и тогда Стефани на заднем фоне кричит «привет», улыбается и машет. Вскоре после начала учебного года они приглашают Лео на пятничный ужин, спагетти с фрикадельками. Лео возит еду по тарелке, потому что красный томатный соус слишком напоминает кровь: потемневшие волосы Нины, алые пятна на ее футболке, рассеченную щеку Иста.
— Зайка, если хочешь, я приготовлю тебе что-нибудь другое, — предлагает Стефани. Столовая в их доме выглядит как на фото из рекламного поста в инстаграме [15] , а может, это она и есть. Огромным усилием воли Лео сдерживается, чтобы не оттолкнуть тарелку с криком: «Да как вы можете спокойно сидеть и жевать, будто все в порядке?!» Нет, она этого не делает. Берет себя в руки. Лео не хочет ранить чувства отца или Стефани. Знает, что в душе они тоже страдают, так зачем усугублять боль? Вдобавок ей до сих пор стыдно за тот случай на похоронах, за слова, брошенные мачехе. Однако сейчас Стефани смотрит на нее с ласковой улыбкой: — Дай знать, если передумаешь.
15
Организация, деятельность которой признана экстремистской на территории Российской Федерации.
— Спасибо, ничего не нужно, — бормочет Лео.
— Как дела в школе? — интересуется отец.
— Нормально. — Лео вилкой разламывает фрикадельки на еще более мелкие кусочки, есть которые она тоже не будет.
Лео лукавит: в целом учебный год начался неплохо, но, как и предупреждал Ист, от многого ее воротило с души. Само собой, в школьных коридорах все так и пялились на нее — ждали, что она вдруг разрыдается, что ли? Лео понятия не имела.
Открытку с соболезнованиями ее семье, подписанную всеми учителями, Лео швырнула в шкафчик, не читая, а математичка миссис Пфафф («На каждое A я ставлю три F [16] — легко запомнить, прямо как буквы в моей фамилии!») задержала ее после урока и вложила ей в ладонь какую-то холодную металлическую штучку. «Мне подарили это много лет назад, когда умерла моя мать, — сказала она, стоя почти вплотную к ней, и от этой близости Лео стало ужасно неловко, даже хуже, чем в тот раз, когда они с Ниной покупали в аптеке тампоны и в очереди за ними стояла завучиха, которая тоже пришла за тампонами, а Нина после покупки помахала своей коробочкой и громко воскликнула: „Представьте себе, заливает!“ — Эта вещица принесла мне большое утешение», — прибавила миссис Пфафф и похлопала Лео по руке. Лео опустила глаза: на ладони лежал латунный символ бесконечности, потускневший и испещренный пятнами от времени. По крайней мере, тогда Лео успела добежать до туалета, прежде чем разреветься.
16
В США принята
Ничего этого Лео не рассказывает, ограничивается общими фразами — типа, в школе все нормально, и да, все к ней очень добры, — после чего они с отцом и Стефани с мучительным старанием беседуют обо всем на свете, упорно избегая лишь одного факта — того, что за столом, рассчитанным на четверых, сидят трое. После ужина Лео предлагает помочь с посудой, но отец отвечает:
— Давай-ка лучше прокатимся, купим мороженого.
В итоге они сидят в машине на парковке перед «Молочной королевой», сияние неоновой вывески отражается от капота, а Лео с отцом едят выбранное по вкусу мороженое: он — пломбир с драже «эмэндэмс», она — сливочное со вкусом клубничного чизкейка. В память о сестре Лео хотела заказать любимый Нинин сорт, с молочным шоколадом и арахисовой пастой, но затем решила, что это нехорошо, едва ли не оскорбительно по отношению к Нине.
— Ну, — произносит отец, а Лео неожиданно ощущает резкий приступ головной боли и не может понять: это от мороженого или от чего-то другого? — Как дела, малыш?
Лео пожимает плечами:
— Не знаю, как ответить на этот вопрос.
— Ладно, спрошу еще: как там твоя старушка-мама?
— То же самое — не знаю, что ответить.
Отец молчит, невысказанные слова повисают в воздухе, потом он тихо произносит:
— Я волнуюсь за вас обеих.
Мог бы и не говорить. Лео и сама волнуется за них обеих. Мама взяла на работе отпуск без содержания и бродила по дому в черных спортивных штанах, часами смотрела телеканал о доме, ремонте и дизайне интерьера — передачи о чудесных переделках, когда в квартире меньше чем за час исправляют все, сделанное неправильно. Волосы сосульками свисали маме на лицо, темные усталые глаза ввалились. Иногда Лео садилась смотреть телевизор вместе с ней; иногда мама ее обнимала, а иногда — нет. И неизвестно еще, что хуже.
— Мама просто грустная, — говорит Лео, — вот и все. Когда-нибудь это пройдет.
Отец кивает, всем своим видом говоря: «Я с тобой не согласен, но сейчас выступаю в роли активного слушателя, как рекомендовали в подкасте про воспитание подростков». Откусив мороженое, он произносит:
— Я тут подумал, может, ты захочешь поговорить с кем-то еще помимо старика-отца…
Лео проглатывает раздражение, которое вызывает у нее его делано-непринужденный тон. Да просто скажи, чего ты от меня хочешь, хочется крикнуть ей, прояви, блин, себя родителем! Но вместо этого она пожимает плечами:
— Я и так говорю. — Если она и приврала, то самую малость.
— Правда? — удивляется отец. — С кем, например? С мистером Носком?
Лео закатывает глаза, ей почему-то обидно за плюшевого медведя.
— Меня попросили рассказать о Нине на общешкольном собрании, которое будет на следующей неделе. Я буду говорить сразу с кучей народа.
— В самом деле? — приподнимает брови отец. — А кто попросил?
— Директриса. — Сегодня утром миз Хенкс действительно выловила Лео в коридоре и сообщила, что в школе хотят почтить память Нины. «Ее у нас очень любили, — сказала она, и глаза ее увлажнились. Почти испугавшись, что директриса перед ней заплачет, Лео отвела взгляд. — Кроме того, мы попросили Иста подготовить видеоролик о Нине», — добавила миз Хенкс, как будто это должно было подсластить сделку или, напротив, пристыдить Лео, если бы она, в отличие от Иста, отказалась участвовать в мероприятии.
— И что ты ответила? — спрашивает отец.
— Согласилась. — Лео подозревает, что отныне каждая порция мороженого со вкусом клубничного чизкейка будет стойко напоминать ей об этом разговоре.
— Это здорово, детка, но я имел в виду поговорить по-настоящему.
— Мне есть с кем поговорить по-настоящему. Ист. Я говорю с Истом.
Как только эти слова слетают с ее губ, в голове раздается голос Нины: Лео, ты идиотка?
— Вот как? — Теперь отец удивлен всерьез. — И когда же ты с ним говорила?