Роза Черного Меча
Шрифт:
– Вряд ли это можно будет назвать убийством, - сурово возразил сэр Эдвард, сверля ее пронизывающим взглядом. Трудно было выдержать этот взгляд, но она выдержала. Какое-то чутье подсказывало: лорд предпочитает верить ее объяснениям хотя бы потому, что любая другая история была бы слишком неприятной и ему оказалось бы много труднее такую историю переварить. Он хотел получить свою дочь целой и невредимой. Если ему не будут представлены неопровержимые доказательства обратного, он примет ее рассказ на веру.
Неловкое молчание было нарушено приходом служанки, которая остановилась в уголке, ожидая, когда нужно будет проводить Розалинду в ее комнату. Но Розалинда не двигалась с места, безмолвно умоляя отца смилостивиться.
– Я разберусь в этом деле, -
– Обещаю тебе, что мое решение не будет, принято в спешке.
И затем, всем своим видом показывая, что разговор окончен, он двинулся к выходу.
– Тебе нужно выспаться, дочка. О том, что делать дальше, мы поговорим позднее.
***
Одна темница похожа на другую, думал Эрик, с отвращением оглядывая черную яму, куда его втолкнули. Холодно. Темно. Пахнет мочой и плесенью. Охнув от боли, которую причиняло каждое движение, он поднялся, чтобы принять сидячее положение, а затем осторожно поднял руку, чтобы ощупать бровь. На лбу вспухла громадная шишка; костяшки пальцев кровоточили после единственного удара, которым он сумел ответить группе рыцарей, всем скопом кинувшихся на него; а левая рука давала о себе знать таким ощущением, словно ее выдернули у него из плеча. Но он пока был жив и усердно пытался найти в этой мысли хоть какое-то утешение.
"Будь она проклята, эта дрянь!
– думал он с горечью.
– Чтоб ей гореть в аду за то что она бросила меня на съедение воякам, как только представилась возможность!"
С холодной расчетливостью человека, давно приученного самому заботиться о себе в трудных обстоятельствах, он обследовал новую темницу, куда его бросили. Клетка оказалась невелика: каждая сторона меньше, чем два его роста. Каменные стены были настолько неровными и шероховатыми, что даже прислоняться к ним не хотелось. Слой слежавшейся соломы прикрывал каменный пол. Единственным источником света служило оконце в тяжелой дубовой двери, забранное решеткой из стальных брусьев. В небольшом ковше, цепью прикрепленном к стене, находилась вода; дыра в полу позволяла смывать нечистоты. Как ни посмотри, местечко было не из тех, где хочется провести побольше времени. Но впрочем, маловероятно, что ему придется здесь задержаться, подумал он с насмешливым цинизмом. Если уж она побежала к батюшке со своей горестной историей, жить ему осталось самое большее денек-другой. Он прекрасно знал, что единственное достояние, которое ценится превыше всего у благородной леди, - это ее девственность, Было ли там какое-то весеннее обручение или нет - ее отец, несомненно, предпочтет убить его, лишь бы не оставлять свидетеля, которому известен изъян в достоинствах его наследницы.
В который уже раз он проклял тот миг наваждения, когда вообразил, что может заполучить и девушку, и поместье таким простым способом - переспав с ней. Воистину, он, должно быть, тогда совсем рехнулся! Но стоило ему вспомнить, как она выглядела, когда стояла в этой тихой заводи, а искры солнечного света сверкали на ее влажных ресницах и ее гибкие руки и точеные ноги были открыты его взгляду, - и он был вынужден признаться, что ему точно известно, какого сорта безумие накатило тоща на него. Он полностью - и совершенно неожиданно - отдался во власть непреодолимого желания, которое потянуло его к стройной, похожей на нимфу девушке, и это желание всецело подчинило его себе и замутило разум. А теперь, похоже, ему придется дорого заплатить за свою ошибку.
В гулкой беспросветности маленькой клетки он изо всех сил старался обрести то же состояние спокойствия, которого в конце концов добился в темнице Данмоу, - добился ценой немалых усилий. Тогда он бесновался из-за несправедливости ложного обвинения, его выводило из себя, что он даже не знает, кто же обрек его на этот ужасный конец, он терзался от незавершенности жизни, которую не удалось прожить как было задумано. И все-таки за долгие дни и ночи, прошедшие в ожидании неминуемой казни, он достиг некоей готовности принять выпавшую ему судьбу. Он поклялся встретить Создателя со всем достоинством, которое
Но потом, когда произошел неожиданный перелом, он почти воспылал гневом. Броня отрешенности и смирения была разрушена, и снова страх и боль вырвались наружу, словно открылась рана, которая только что начала заживать.
Растрепанная грязнуля, с таким страхом поднявшаяся на помост гнусной виселицы, являла собой одновременно и посланца дьявола, и ангела Божьего. Невозможно было поверить, что она не просто плод его воображения, не примерещившийся ему ответ на страстные молитвы о спасении. Все-таки она стояла там, испуганная... устрашенная... почерпнувшая смелость в собственном отчаянии. Она тогда в страхе ухватилась за его тунику, и ее поразительные глаза горели лихорадочным блеском. Но не блеск этих глаз заставил его решиться. Может быть, при других обстоятельствах его и растрогали бы эти огромные горящие глаза. Но в тот день... в тот день почему-то на него сильнее всего подействовало неожиданное тепло ее пальцев, слегка коснувшихся его груди.
Каким-то странным образом смерть уже начала прибирать его к рукам, когда из веселящейся толпы к нему рванулась эта девчонка.
А ведь он уже смирился со своей судьбой и перестал цепляться за жизнь. Но ее теплое прикосновение... Оно было подобно прикосновению самой жизни, манящей его... соблазняющей его - использовать этот последний шанс, не сдаваться.
Эрик откинулся назад, прислонившись к шершавой стене, не обращая внимания на острый каменный выступ, упирающийся в его больное плечо. Что же, он использовал этот шанс, избегнув тогда петли палача, но теперь стало ясно, что то была лишь отсрочка казни. Временная передышка. А теперь она окончена.
Со злобным проклятием, еще раз застонав от боли, он поднялся на ноги и осторожно повел левым плечом. Кровь Господня, он не хочет умирать! Он беспокойно мерил шагами маленькую душную камеру. Три широких шага в одну сторону, потом три шага обратно. И столь же нетерпеливо метался по одному и тому же кругу его взбудораженный разум, пытаясь отыскать хоть какой-нибудь путь к спасению, хоть какой-нибудь выход из дьявольской западни, в которую он угодил. Но и здесь перед ним вставали такие же каменные стены. Он мог измышлять какие угодно планы, но в конце концов все возвращалось к одному и тому же. Если она не надумает встать на его защиту, он умрет. Если она не станет отрицать, что он лишил ее невинности, его шансы выжить просто смехотворны. Что скажет он сам - не имеет никакого значения для ее отца. Все зависит только от нее.
Когда этот вывод вполне угнездился в его сознании, он уперся обеими руками в дубовую дверь и привалился к ней всей тяжестью, признавая свое поражение. Если его судьба в ее руках - он обречен.
***
Розалинда спускалась по древним каменным ступеням, все еще нетвердо держась на ногах. Она дома, повторяла она себе снова и снова. Именно к этому она стремилась, и ей можно наконец почувствовать себя счастливой. Но, как она себя ни уговаривала, ничего из этого не получалось. Она не могла избавиться от убийственного ощущения страха, которое нависало над ней, словно черная туча. Опустошенность и полнейшая растерянность все еще держали ее в своих когтях. Она только что проснулась, но некое чувство подсказывало ей, что рассвет уже давно миновал. И хотя перед сном она, с помощью одной из прислужниц, приняла ванну и платье на Розалинде теперь было новое - пусть и не модное, но во всяком случае чистое, - она не могла насладиться обретенной наконец безопасностью. Слишком многое оставалось еще не решенным. Когда мысли несколько прояснились, на нее накатило острое чувство вины, что она так долго спала. Дело с Черным Мечом былодалеко не завершено, и требовалось поскорее узнать, освободил ли его сэр Эдвард. Затем она увидела Клива, который в одиночестве сидел за столом. Перед ним стоял огромный деревянный поднос с сыром, нарезанным мясом и сушеными фруктами; казалось, он был вполне доволен собой. Если бы Черный Меч был на свободе, Клив вряд ли выглядел бы таким умиротворенным.