Роза Версаля
Шрифт:
– Любе-е-езный, Алексей Фёдорович! Рад, весьма рад, что нашли время навестить меня! Прошу, присаживайтесь… Прикажу подать нам чаю с французскими пирожными.
При упоминании о французских пирожных голодный Полянский нервно сглотнул, затем бочком присел на предложенный стул напротив хозяина.
Грачёв опытным взглядом заправского жандарма (недаром прослужил два года во Втором отделении!) смерил гостя и сразу понял, что тот балансирует между бедностью и нищетой. Потому и не торопился расспрашивать о цели визита, покуда друг не отведает
– А помните ли вы, Андрей Генрихович, наш разговор почти двухлетней давности?
Грачёв поморщился: ему не хотелось ворошить прошлое.
– Это когда вы мне про дворянскую честь и гордость вещали?
Полянский сник:
– Да… Именно так всё и было…
– Ну что вы, право слово, стушевались, Алексей Фёдорович? Вы же бывший боевой офицер! А тут теряетесь, словно девка на выданье… Между прочим, очень многие отставники считают так же, как и вы: лучше, мол, с голоду подохнуть, нежели жандармом служить…
Алексей Фёдорович, внутренне собравшись, решительно ответствовал:
– Верите или нет, но я изменил своё мнение! И… и готов служить, если это ещё возможно…
Грачёв удивлённо приподнял брови.
– Ах, вот как?.. Что ж, любезный друг, буду рад вам содействовать. Думаю, всё получится: вы – дворянин, офицер, участник недавней войны… Да и возраст у вас для нашего дела подходящий… Граф Николай Егорович Цукато, начальник московской жандармерии, таким, как вы, доверяет. Я же, в свою очередь, напишу ходатайство по всей форме: что, мол, знаю вас много лет и только с лучшей стороны…
Андрей Генрихович не обманул друга: уже на следующий день, сразу по прибытии на службу, составил ходатайство на имя графа Цукато. Приложив к нему прошение, написанное Полянским за вчерашним чаем, он отправил всё это с курьером в Центральное управление жандармерии.
…Минуло уже десять дней, а Алексей Фёдорович по-прежнему пребывал в неведении. Глаша, как и сулила, ушла в купеческий дом, так что он и вовсе оказался теперь в затруднительном положении, пытаясь в меру мужских своих способностей приобщиться к ведению домашнего хозяйства.
Полянский почти не выходил из дома, похудел и осунулся. Сегодня он с ужасом вдруг представил, как по просьбе владельцев булочной и ближайшей мясной лавки к нему за взысканием долгов пожалуют вскоре судебные приставы, и ему стало не по себе. Не выдержав, Алексей Фёдорович упал на колени пред образами, висевшими в углу:
– Господи всемогущий! Помоги! Устал я от нищеты, сил более нет терпеть! Готов ловить и воров, и мошенников, и мерзавцев всяких, лишь бы за приличное жалованье… да на благо общества…
Полянский стоял на коленях и истово крестился. Неожиданно вспомнилась ему родная деревенька, полностью сгоревшая во время войны… отец, безвременно скончавшийся, не выдержав разорения… матушка, последовавшая вслед за мужем буквально через несколько дней…
Алексей
– Уж лучше бы меня французы на войне убили! Не испытывал бы теперь ни стыда, ни нужды…
Вдруг в дверь постучали. Решив, что ему померещилось, Полянский не откликнулся. Однако стук повторился, причём уже более настойчиво.
Поручик медленно поднялся с колен и, прихрамывая, направился к двери. На пороге стоял бравый молодец в казённом мундире.
– Имею ли я честь видеть господина Полянского Алексея Фёдоровича? – поинтересовался визитёр.
– Это я… – промямлил растерявшийся Полянский. – Чем обязан?
– Вам письмо из Управления жандармерии. Будьте любезны, распишитесь в получении, – курьер протянул обомлевшему от изумления поручику квитанцию.
Алексей Фёдорович робко принял казённый листочек, подошёл к письменному столу, машинально расписался.
– Благодарю. Получите ваше письмо. Прошу! – отчеканил вышколенный курьер и протянул конверт Полянскому. Тот принял его дрожащими от волнения пальцами.
Едва за курьером затворилась дверь, Алексей Фёдорович бросился за канцелярскими ножницами. Распечатывая письмо, он настолько волновался, что чуть было не поранил себе руку. Наконец, развернув кипенно-белый лист бумаги, над которым постарался явно очень прилежный секретарь, Полянский вник в аккуратно– витиеватый почерк:
«Господину Полянскому Алексею Фёдоровичу, поручику в отставке.
Внимательнейшим образом изучив Ваше прошение и ходатайство за Вас г-на Грачёва А. Г., сим письмом уведомляю, что Вы приняты на службу во Второе отделение жандармерии (с сохранением воинского чина) в должности чиновника по следственному делу.
В соответствии с назначенной должностью Вам положено жалованье в 40 рублей в месяц, а также: бесплатный форменный мундир со знаками отличия и казённая квартира (если таковые потребуются).
… апреля сего года Вам надлежит явиться во Второе отделение жандармского корпуса, что по улице Воздвиженка, под начало полковника г-на Эйлера П. Х.
Граф Цукато Николай Егорович».
Заключала сие послание размашистая подпись графа.
Полянский, не веря собственным глазам, перечитал письмо несколько раз.
– Господи! – повернулся он к образам и снова пал на колени. – Как благодарить мне Тебя, что услышал мои стенания?! И жалованье в сорок рублей… и казённая квартира… Господи! Обещаю! Всех мерзавцев переловлю! Проявлю ради Тебя усердие!..
На следующий день Полянский худо-бедно привёл себя в порядок и, не медля, отправился в жандармский корпус, что располагался на Воздвиженке прямо напротив Крестовоздвиженской церкви[7].