Розанов
Шрифт:
Европейская цивилизация не знает, что делать с молодежью в возрасте от 13 до 23-х лет, пишет Розанов, и потому „история блудного сына“ нередко оборачивается трагедией разбитой жизни. „Для старости — отдых, пенсия. Для зрелого мужа — гражданская служба, департамент. Или — ремесло, плуг. Для детского возраста — резвость, игры. Но для юношеского, отроческого?.. Мы сумели ответить только:
— Книги! Учение!
Но ведь очевидно, когда закладывается самое важное в жизни каждого человека, — „дом“ его, будущее его, семья его“.
Однако Розанов не был бы Розановым, если бы тут же не попытался взглянуть на дело и с иной стороны: „Но около шипов есть и розы: около „истории блудного сына“ расцвела
С позиций „семейного вопроса“ подходит Розанов и к христианской религии, к Евангелию. Религия — часть культуры. Наука без религии, без веры способна к бесчеловечию, способна привести человечество к экологической гибели. В этом смысле религия первичнее, гуманнее науки.
В докладе „О сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира“, прочитанном в Религиозно-Философском обществе в ноябре 1907 года, Розанов полемизировал с Д. С. Мережковским, который в противоположность отцу Матвею, известному духовнику Гоголя, считал, что Евангелие совместимо с преданностью музам, что можно слушать и проповеди отца Матвея, и зачитываться „Ревизором“, „Мертвыми душами“, смеясь гоголевским персонажам. „Пафос Димитрия Сергеевича, по крайней мере в ту пору, заключался в идее совместимости Евангелия со всем, что так любил человек в своей многотысячелетней культуре“.
Продолжая полемику, Розанов говорит, что Христос никогда не смеялся и поэтому, с точки зрения христианина, весь смех Гоголя был преступен. Радости в Евангелии есть, но совершенно особенные, небесные. Понятия „христианский брак“, „христианская семья“, „христианские дети“ всего лишь иллюзия, полагает Василий Васильевич: „Я предложу вам представить одну из юных жен евангельских или которого-нибудь апостола, извините за смелость, влюбленными. Я извиняюсь, и вы чувствуете, что я должен был извиниться. Отчего? По мировой несовместимостивлюбления и Евангелия“.
Любовь, из которой, казалось бы, и рождается брак, окружена в Евангелии „гробовым молчанием“. „Ни смеха, ни влюбленности нет в Евангелии, и одна капля того или другого испепеляет все страницы чудной книги, „раздирает завесы“ христианства“. Любовь, влюбленность не инкрустируются в Евангелие. Гоголь тоже „не входит“ в Евангелие. „Не в том дело, что Гоголь занимался литературою. Пусть бы себе занимался… Гоголь со страстью занимался литературою: а этого нельзя! Монах может сблудить с барышней; у монаха может быть ребенок; но он должен быть брошен в воду. Едва монах уцепился за ребенка, сказал: „Не отдам“; едва уцепился за барышню, сказал: „Люблю и не перестану любить“, — как христианство кончилось. Как только серьезнасемья — христианство вдруг обращается в шутку; как только серьезно христианство — в шутку обращается семья, литература, искусство“.
В противовес „бесполому“ христианству Розанов выдвигает идею, что „пол — весь организм, и — душа, и — тело“, а лицо — внешнее выражение пола. В книге „Люди лунного света“ Розанов обращается к половой жизни как подлинному выражению гуманизма, человечности семейной жизни. Чтобы войти в этот мир непривычных для нас представлений, необходимо попытаться проникнуть в ход мысли писателя, вызвавшего столько ханжеских порицаний в свое время.
Все начинается с идеи праздничности „грозы страсти“ (как сказали бы последователи М. М. Бахтина, „карнавальности“), запечатленной в библейской „Песни Песней“. Именно здесь истоки семьи и рода. У нас же, пишет Розанов, все это проходит сонно. „Нет священства, а только „нужда“. Праздникне
Единичное, индивидуальное — главное в любви, в семье. Половая жизнь вся от начала до конца своеобычна, неповторима. „Сколько почерков — столько людей“, или наоборот: и совершенно дикодаже ожидать, что если уж человек так индивидуализированв столь ничтожной и не представляющей интереса и нужды вещи, как почерк, — чтобы он не был индивидуализирован также в совокуплении. Конечно, „сколько людей — столько лиц, обособленийв течение половой жизни“… Всякий „творит совокупление по своему образуи подобию“, решительно не повторяя никого и совершенно не обязанный никому вторить: как в почерке, как в чертах лица…»
Соитие есть «грех», учит церковь. Ей вторит В. С. Соловьев, полагавший, что в будущем деторождение сделается чистым и возвышенным. Еще определеннее говорил об этом Л. Н. Толстой в послесловии к «Крейцеровой сонате»: «Ведь недаром же сама природа сделала то, что это мерзко и стыдно, а если мерзко и стыдно, то так и нужно понимать». Вспоминая эти толстовские строки, Розанов саркастически замечает, что вся «Крейцерова соната» есть «сплошь рыдающая натура» мужа, «осквернившегося с женщиною» лишь по положению «женатого человека».
Книга «Люди лунного света» посвящена проблемам «третьего пола», как именовал Розанов все отклонения от «нормальной» гетеросексуальной любви. Еще в статье «Кроткий демонизм» (1897) он обратился к этим вопросам как к предмету, достойному изучения: «Как совершенно ясно можно читать на соответствующих страницах „Пира“, Платон называл любовью „земною“ — любовь к другому полу, а „небесною“ любовью называет вовсе не филантропическую, но чувственную любовь и только к одинаковому с собою полу. Он называет при этом и цитирует поэтессу Сафо» [532] .
532
Розанов В. В. Религия. Философия. Культура. С. 156.
В гомосексуальной любви Розанов видит причину многих «безбрачных» явлений в христианстве и современной жизни. Для него это нарушение естественного хода вещей, семейного начала, лежащего в основе жизни человека и всей цивилизации.
Семейные судьбы мужчин, женщин и их детей — в этом корень розановской проблематики. Писатель одним из первых не побоялся открыто сказать все то, о чем иные «благонравные» литераторы лишь шептались и хихикали по гостиным и кабинетам. Написал даже о «групповом браке», выведенном в рассказе С. Городецкого «Погибшее согласие» (в сборнике «Кладбище страстей»), — теме, которая, как считается, была «открыта» печатью только в ходе «сексуальной революции» в Америке в 1960-е годы.