Рождение Клеста
Шрифт:
Меня поразили его глаза: умные, глубокие и бесконечно печальные, как будто бы он схоронил всех родственников. Лицо — узкое, и маленькие усики на нём.
— Ого, кто к нам пришёл… — протянул десятник.
— Подумаешь, лейтенант, — пожал я плечами. — «Почти что сотник». Невелика птица.
— Сопляк ты, — презрительно фыркнул тот в ответ. — Не лейтенант, агосподин лейтенант. Этот человек у нас в стране — самый главный среди «ночных сов».
— Что-о-о-о-о-о?!!! «Ночных сов»?! Не может быть…
У меня аж ноги подкосились. И это — самая главная «сова» Нихелии?!
— Значит,
— А нам можно попробовать?
— Если жить не хочешь, то — ради бога.
На другой день начался этот самый отбор. Нам выделили поляну за лагерем, все командиры сидели на скамье, покрытой красным бархатом. Приехал даже важный бургомистр, ещё какие-то местные шишки и с ними — целый цветник щебечущих барышень, на которых мы взирали с жадным любопытством, капая слюной, а они как будто бы не замечали наших жадных, призывных, вожделенных взглядов: кабацкие шалавы нам изрядно приелись, и хотелось бы ягодок посвежее…
— Оп-ля! — присвистнул я. — Кто к нам приехал… Узнаёшь?
— Да я его в первый раз в жизни вижу! Важный гусь…
— Да я не об этом. Ты карету узнаёшь?
— ???
— Это ведь на ней тот самый хмырь ехал…
— !!!..
— А ОН умеет выбирать себе друзей…
Бургомистр о чём-то заговорил с командиром полка, а кисейные барышни стояли кучкой в сторонке, прикрываясь от солнца белыми зонтиками. Их мужчины прогуливались кругами, ведя меж собой светские беседы и покуривая трубочки. Вся эта компания явно составляла местную элиту, и все они хорошо друг друга знали.
Очень скоро стало понятно, почему к нам заявилось столько гостей: Лейтенант устроил попарные состязания между претендентами. В этих местах, удалённых от столицы, развлечения были нечастыми гостями, и аристократия не могла упустить такой великолепной возможности. Простой народ тоже притащился поглазеть, но поле загородили невысоким заборчиком, поставили охрану, и работяги смотрели на нас издалека.
Мне достался громила — настоящая ходячая картина «дикий варвар»: могучая шея, бритая голова, лицо в шрамах и с торжествующей ухмылкой. Само собой, у него имелся обоюдоострый топор, которым тот поигрывал, как невесомой игрушкой. Густая борода и вонючая безрукавка. Э, погоди, как так — топор?!! Мы тут что, будем играть с боевым оружием?!!
Оказалось, что да: всё было организовано не по-детски. И никаких тебе условий драться поосторожнее, без травм, как требовал наш Учитель, не желавший растерять учеников за неделю. Мы с Мальком на этом народном празднике выглядели как ходячее недоразумение: и возрастом мы тогда ещё не дотягивали, и трупов на нашей совести имелось явно поменьше, чем у иных участников. Я даже перекинулся парой слов со своим другом: мол, не погрешим ли мы против своей совести, участвуя в этих явно живодёрских состязаниях? — Учитель ведь не велел нам убивать людей просто так, ради самоутверждения. На что Малёк ответил: раз тут такие правила, то почему нет? видать, очень сильно ему хотелось подзаработать побольше…
Но неужели эти барышни, такие тонкие и изысканные, будут смотреть, как тут проливаются вёдра крови?! Вот этого мне никак было не понять. Да, их присутствие, как я почувствовал, определённо возбуждало наёмников, готовых рвать и метать ради их единственного благосклонного взгляда, но неужели они будут спокойно смотреть, как людей, живых
Но солнышко светило, и травка зеленела. Время подошло, и начальники дали отмашку на старт состязаний.
Зазвенело железо, послышались стоны и предсмертные вскрики. Очень мало кто проявил виртуозное мастерство во владении оружием: наёмники тупо рубились, надеясь, что противник окажется физически слабее или быстрее выдохнется. Но зато каждое ловкое движение поощрялось снисходительными аплодисментами уважаемых мужей и восторженными вздохами их женщин — жён, любовниц, сестёр или дочерей.
Поверженных бойцов быстро утаскивали за руки — за ноги, и выходила следующая пара. Я не мог не отметить про себя эту нихельскую педантичность и организованность; однако, пришёл и мой черёд.
Я, как человек неженатый, позволил себе покрасоваться перед нихельскими женщинами: я нарочно повернулся в их сторону, раскинул руки, словно желая обнять их всех и сразу, улыбнулся от уха до уха, поклонился и только тогда обратил свой снисходительный взор на своего «варвара». Эта нехитрая уловка сработала: мой противник, явно не специалист по тонкому обольщению, мгновенно рассвирепел, как кабан на весеннем гоне, и бросился на меня, сломя голову, замахнувшись своей страшной секирой.
Уйти от первого удара было делом несложным: я пригнулся, и смертельная сталь свистнула у меня поверх головы. А вот потом мне пришлось понервничать: мой противник рубил и сверху вниз, и справа-налево, и слева-направо. Причём, рубил так, что его не очень-то и заносило силой своего же удара: его удары шли по замкнутому контуру — вот, казалось бы, лезвие идёт вправо, но, завершив свой путь и описав дугу, возвращается назад. Топор этого «варвара» выписывал и круги, и восьмёрки, а я только и делал, что уворачивался, ивсе мои выпады походили скорее на жесты отчаяния, чтобы выиграть время, — несколько мгновений, чтобы перевести дух: противник либо отбивал их веерной отмашкой топора, или легко, с животной грацией уклонялся, явно сберегая свою шкуру от лишних порезов.
Меня, ко всему прочему, неприятно удивляло, что красивые барышни явно симпатизируют «дикому варвару», встречая его удачные приёмы поощрительными писками. Прямо-таки коробило. Я понимал, что это — совершенно недопустимо для воина, но ничего не мог с собой поделать, никак не мог сосредоточиться только на схватке и отстраниться от прочих красок мира. Злился и из-за этого ещё больше терял ситуацию.
«Сделай два шага назад! Возьми себя в руки, безумец!»- Учитель ворвался ко мне в голову, как ураган, вычистив напрочь все мысли, и я, совершенно обезволенный, торопливо отступил, так как сражаться в таком состоянии — верная смерть.
— Что, струсил, сопляк? — презрительно выдохнул на меня соперник. — Так и скажи — и ступай себе на травку, отдыхать!
Наёмники уничижительно засвистели, заулюлюкали; барышни звонко захохотали. Мужчины тоже насмешливо загомонили, бросая едкие реплики что-то про маменькиных сынков, сбежавших на войну.
Я глубоко вздохнул, крутанул мечом — тело слушалось меня, став сильным, послушным, гибким. Все посторонние шумы слились в неясный гул, совершенно не мешавший. Остался только я — и этот недоумок, возомнивший себя топорным виртуозом.