Рождение новой России
Шрифт:
В. И. Ленин подчеркивал, что «крепостное право служило основой высшего процветания Урала…» [32] . Приписанные к заводам Урала крестьяне трудились на предприятии от 70 до 160 дней в году и более, отрабатывая за больных и престарелых. Заводская администрация заставляла их брать хлеб и другие продукты в заводских лавках по высокой цене, отвечать за инструменты, выплачивала нищенскую заработную плату, подвергала наказаниям. Рабочий день продолжался от 10 часов зимою, до 14–15 летом («от зори до зори»). Принудительным путем использовали труд женщин и детей.
32
Ленин В. И.
Условия труда были очень тяжелыми: холодные, грязные, полутемные помещения, страшная жара в литейных и кузницах, сквозняки и угар. Цены на продукты непрерывно росли, а оплата труда десятки лет оставалась неизменной. Батоги, кнуты, палки, плетки, кандалы, тюрьмы грозили за каждую мелочь, за каждое «ослушание» и «нерадение». Все это не могло не обострить на Урале, как и по всей стране, классовые противоречия между трудовым людом, занятым на промышленных предприятиях, и их владельцами.
Но это еще отнюдь не была борьба пролетариата с капиталистами: работные люди мало, а то и вовсе ничем не отличались от крестьян, а предприниматели чаще всего были фактически феодалами, даже в том случае, если были выходцами из купечества.
Еще в худшее положение попали «ясачные» — трудовой люд нерусских народностей Поволжья, Прикамья, Урала. У мордовских, марийских, удмуртских, чувашских и татарских крестьян помещики, заводчики и монастыри отбирали земли и угодья, леса и покосы. Многих из них приписали к заводам, к Казанскому адмиралтейству, где они трудились плечом к плечу со своими русскими социальными собратьями. На нерусское население Поволжья и Приуралья падали строительная, подводная, постойная и другие повинности, охрана, рубка и доставка корабельного леса, подушная подать, рекрутская повинность. Произвол властей, беззаконие, взяточничество, поборы, граничившие с грабежом, надругательства ухудшали и без того тяжелое положение «ясачных инородцев».
От светских властей не отставали церковные. Православная церковь действовала очень энергично, притесняя мусульман и язычников и грабя «новокрещен». Духовенство бесчинствовало, уничтожая языческие святилища и кладбища, мусульманские мечети, вымогая и грабя, преследуя «новокрещен» за недостаток «усердия» и отбирая последнее на церковные «требы».
Тяжело пришлось и трудовому населению Башкирии. Строительство заводов и крепостей, появление помещичьих владений сильно сократило башкирские земли. В. И. Ленин писал: «…„колонизаторы“ сводили корабельные леса и превращали „очищенные“ от „диких“ башкир поля в „пшеничные фабрики“». [33] На рядовых башкир падали различные денежные и натуральные повинности, становившиеся совершенно «несносными» в результате злоупотреблений чиновников.
33
Там же. Т. 3. С. 253.
Царское правительство вело наступление и на калмыков, оттесняя их с территории лучших кочевий и подчиняя особой, специально выработанной системе управления.
И если башкирские, татарские, калмыцкие феодалы находили общий язык с русским дворянством, с царизмом, богатели и процветали, то трудовой, «ясачный», люд приходил «в разорение и крайнюю гибель», в «крайнее изнеможение». Естественно, что в конечном счете ему оказалось по пути с русским трудовым народом, а не со своей единоверной и единоязычной социальной верхушкой.
Добралось царское правительство и до казачества. Донское и украинское, яицкое и волжское, терское и сибирское казачество являлось порождением простого народа, в первую очередь крестьянства.
Подавляющее большинство казаков являлось потомками беглых крестьян, уходивших на окраинные, вольные, но полные опасности земли. Не каждый беглый, стремившийся на Дон, в Запорожскую Сечь, на Яик или Терек, достигал этих обетованных в его
Казацкая старшина теснила казацкую бедноту, подчиняла ее своей власти, ревниво оберегала свои старые привилегии и добивалась у царизма новых, верой и правдой служила царю, стремясь к чинам и дворянскому званию, превращаясь в казачье дворянство.
В таких условиях жило трудовое население России, и они не могли не толкать его на классовую борьбу.
Конечно, крестьянство пыталось улучшить условия своего существования. Оно уходило на заработки, на отхожий промысел, пыталось «выбиться в люди», но последнее удавалось редко, а отходничество все чаще и чаще напоминало просто нищенство. Легальным путем улучшить свое положение крестьянство не могло. Оставался единственный выход — бороться, бороться всеми средствами, находившимися в распоряжении крестьян, от бегства до восстания.
Правительство порой поднималось до понимания необходимости сохранения какого-то жизненного уровня крестьян, ибо в противном случае крестьянин переставал быть плательщиком податей, рабочей силой и рекрутом. Поэтому то устраивались хлебные магазины на случай недорода, то закупали хлеб для голодающих крестьян, то посылали комиссии на заводы, где волновался рабочий люд, то брали в опеку имения садистов-помещиков и даже отдавали их под суд. Но это было каплей в море. К тому же правительство быстро спохватывалось и било отбой, и общая тенденция развития шла в одном определенном направлении: крепостное право усиливалось, росла феодальная эксплуатация. Чем это грозит, понимали не многие представители социальных верхов. И надо было быть Екатериной II, чтобы понять, что «бунт всех крепостных деревень воспоследует» [34] .
34
Осьмнадцатый век. Т. 1–4. СПб., 1868–1869. С. 390.
Одной из форм классовой борьбы крестьян в XVIII в., как и ранее, являлось бегство. Бегут от «тяжких поборов» и «нападок», от побоев и «скудости», от подушной подати и рекрутчины, от «тиранства» и голода. Бегут в «степные города» и на Дон, на Волгу и Яик, в Сибирь и Башкирию, на Украину и Каспий. Уходили в города, на заводы, к новым владельцам-помещикам. Уходили за «польский рубеж», в Персию и на «Бухарскую сторону», скрывались по старообрядческим скитам на Севере и в Заволжье, на Украине и Иргизе. Уходили сюда не только для того, чтобы креститься не тремя, а двумя перстами, петь сугубую «аллилуйю», молиться иконам «старого письма», а прежде всего для «единой вольности». Шли «за пропитанием» на промыслы, уходили в бурлаки на Волгу. Искали новых, «добрых» хозяев, вольных земель, но последних становилось все меньше и меньше, а «добрых» бар найти было вовсе невозможно.
Бегство во второй и третьей четвертях XVIII в. принимало такие размеры, что запустевали деревни, села, целые волости. В некоторых поместьях бежали все «без остатка», в других — оставалось не более одной трети жителей. Верховный тайный совет уныло констатировал, что если и впредь так будет продолжаться, то скоро не с кого будет брать подати, некому будет идти в рекруты. Иногда бегство ослабевало. Обычно это было связано с тем, что на новых местах, где-нибудь под Астраханью, Оренбургом или в Сибири, беглых переставали преследовать, не вынуждая их этим самым к новым побегам, и оставляли их на новых местах: правительство должно было заселять полупустынные края.