Рождение огня

Коллинз Сьюзен

«Ещё бы, предыдущий-то Главный сыграл в ящик», думаю я. Уж кто-кто, а Плутарх должен знать о судьбе Сенеки Крейна, но похоже, его она не волнует.

— Вы уже начали планировать Триумфальные игры? — спрашиваю я.

— Да, конечно. Собственно, работы идут уже несколько лет — арену за день не построишь. Но, как бы это выразиться, дух, особая изюминка этих Игр вырисовываются только сейчас. Хотите верьте, хотите нет, но сегодня ночью у меня собрание по поводу выработки основной стратегии.

Плутарх слегка отступает

и вытаскивает из жилетного кармана золотые часы на цепочке. Он откидывает крышку, видит, который час, и хмурится:

— Я скоро ухожу. — Он поворачивает часы так, что я вижу циферблат. — Всё начинается в полночь.

— А не поздновато ли... — говорю я, но бросаю фразу на полуслове: кое-что другое привлекает моё внимание. Плутарх проводит большим пальцем по хрустальному циферблату и... на кратчайшее мгновение на нём вспыхивает образ, будто освещённый светом свечи. Очередная сойка-пересмешница. В точности, как моя брошь на платье. Только эта — исчезающая. Он захлопывает крышку часов.

— Красиво, — говорю я.

— О, это не просто красиво. Мои часы — единственные в своём роде. — Он чуть медлит. — Если кто-нибудь будет спрашивать меня, скажите, что я пошёл спать. Подобные собрания положено хранить в тайне. Но я знаю, что вам можно довериться.

— Безусловно. Нема как могила.

— Ну что ж, Кэтнисс, увидимся на Играх будущим летом. Поздравляю с помолвкой и удачи вам в переговорах с вашей мамой!

— Удача мне бы не помешала, — бормочу я.

Плутарх растворяется в толпе, а я отправляюсь искать Пита. Меня поздравляют какие-то незнакомые личности — с помолвкой, с победой на Играх, с удачным выбором губной помады. Я что-то бурчу в ответ, но думаю при этом о Плутархе с его уникальными — «единственными в своём роде» — часами. Ой, что-то здесь неладно! Какая-то закавыка. Какая? Что он скрывает? Боится, чтобы кто другой не украл его идею украсить циферблат часов исчезающей сойкой? Наверно, он отвалил за неё кучу денег, и теперь боится, что какие-нибудь мошенники начнут клепать дешёвые подделки. Житель Капитолия, что с него взять.

Я нахожу Пита у стола с искусно украшенными тортами и печеньем. Он в восхищении. Пекари бросили кухню и все заявились сюда — специально, чтобы поговорить с Питом об искусстве глазирования выпечки. Когда он задаёт какой-нибудь вопрос, они буквально отпихивают друг друга локтями — каждый хочет ответить первым. По его просьбе они подбирают ему целую коллекцию расписного печенья, чтобы он мог, вернувшись в родной дистрикт, на досуге как следует оценить их работу.

— Эффи сказала, нам надо быть в поезде в час. Интересно, сколько сейчас времени, — говорит Пит, озираясь.

— Почти полночь, — отвечаю. Я сковыриваю шоколадный цветочек с торта и с наслаждаюсь, откусывая по малюсенькому кусочку. Плевать мне на хорошие манеры.

— Время благодарить и прощаться! — звенит Эффи, беря меня под локоток. В такие моменты я её просто обожаю за её маниакальную пунктуальность. К нам присоединяются Цинна и Порция, и мы обходим зал, прощаясь с важными персонами, а затем направляемся к выходу.

—

Разве мы не обязаны поблагодарить президента Сноу? — спрашивает Пит. — Это же его дом.

— О, он не большой охотник до увеселений. Слишком занят, — отвечает Эффи. — Я уже всё устроила — завтра ему пришлют наши подарки и благодарности, всё как положено. А, вот и вы! — Это относится к двум служителям из нашей свиты: те с двух сторон подпирают еле держащегося на ногах вдрабадан пьяного Хеймитча.

Мы едем через город в машине с затемнёнными стёклами. Помощники едут в другой машине, позади. В честь праздника на улицах такая толчея, что мы еле ползём. Но Эффи — мастер своего дела, и ровно в час поезд со всей нашей компанией отходит от перрона.

Хеймитча водворяют в его купе, а все остальные собираются за столом. Цинна заказывает чай, и пока мы ждём, Эффи неустанно перелистывает свой блокнот с расписанием и напоминает нам, что мы всё ещё на работе, то есть Тур Победы продолжается.

— В Двенадцатом дистрикте нас ожидает Праздник Урожая. Расслабляться некогда. Так что я предлагаю после чая немедленно ложиться спать! — А никто и не возражает.

Когда я разлепляю глаза, уже далеко за полдень. Моя голова покоится на руке Пита. Понятия не имею, когда он пришёл ночью. Поворачиваюсь тихонько, осторожно, чтобы не разбудить. Но он, оказывается, уже не спит.

— Никаких кошмаров.

— Что? — спрашиваю я.

— Тебя этой ночью не мучили кошмары.

А ведь и правда. Впервые за долгое время я крепко проспала всю ночь.

— Я видела сон, — говорю, — нормальный сон. Я пробиралась по лесу вслед за сойкой-пересмешницей. Долго-долго. Вообще-то, это была Рута. Ну, то есть, когда она пела, у неё был голос Руты.

— И куда она тебя привела? — спрашивает он, отбрасывая мне волосы со лба.

— Понятия не имею. Мы так никуда и не пришли. Но там, во сне, я была счастлива.

— Да, ты улыбалась, когда спала, — подтверждает Пит.

— Пит, почему я никогда не могу распознать, что у тебя кошмар?

— Не знаю. Наверно, потому что я не кричу, не размахиваю руками и всё такое. Просто замираю от ужаса, как парализованный.

— Тебе нужно будить меня! — Я ведь в плохие ночи прерываю его сон и по два, и по три раза. И как же долго ему приходится меня успокаивать!

— Нет необходимости. Как правило, мои кошмары о том, что я теряю тебя. А как только я просыпаюсь и вижу, что ты рядом — мне больше ничего не надо.

Ух. Вот вечно Пит отпускает подобные комментарии в этакой непринуждённой манере, а мне — всё равно, что получить удар под дых. Он всего лишь честно отвечает на заданный вопрос. Он не ждёт, что я отвечу в том же духе или начну объясняться ему в любви. Но мне так нехорошо на душе, как будто я просто использую его в каких-то своих целях. И впервые мне приходит в голову, что пускать его к себе постель — безнравственно. И смех и грех — мы же теперь официально помолвлены!

— Как вспомню, что мы возвращаемся домой, и придётся снова спать одному... — с тоской говорит он.