Рождение огня

Коллинз Сьюзен

Из брюха планолёта вываливается захват, зависает прямо над моей головой, металлические когти скользят мне под спину. Я хочу кричать, проломиться сквозь когти, бежать стремглав отсюда, но не могу пошевельнуться. Ничего не могу сделать, кроме как горячо надеяться, что отдам концы прежде, чем попаду в лапы тем тёмным, смутным фигурам, что поджидают меня наверху. Они уж точно спасли мне жизнь не для того, чтобы напялить мне на голову венок победителя, а для того, чтобы умертвить меня медленно, со вкусом и при всеобщем обозрении.

Ну вот, мои наихудшие предположения подтвеждаются: первое лицо, которое я вижу на борту

планолёта, принадлежит Плутарху Хевенсби, Главному Распорядителю. М-да, во что я превратила его прекрасные Игры с их образцовыми часами и полем битвы, полным победителей! Он, конечно, поплатится за свою промашку, может, даже и головой, но перед этим он насладится видом моей смерти. Вот он протягивает ко мне руку, наверно, чтобы ударить. Но он делает кое-что похуже:указательным и большим пальцем опускает мне веки. Теперь я приговорена метаться в страхе в темноте, теперь я даже не смогу увидеть, что они собираются со мной сделать!

Сердце бьётся так тяжело, что кровь начинает литься из-под моего мохового бинта. Мысли путаются всё больше. Может, мне всё-таки удастся умереть от потери крови прежде, чем они успеют меня откачать? Мысленно я шепчу слова благодарности Джоанне Мейсон за отлично проделанную работу по продырявливанию моего тела, и теряю сознание.

Когда я медленно пробуждаюсь к жизни, то чувствую под собой набивную поверхность операционного стола. В левую руку мне загнали иглы капельниц — ощущение не из приятных. Понятно, поддерживают во мне жизнь, потому что если я уйду тихо, без шума и гама, это будет моя победа. Я по-прежнему не могу двинуться, не в состоянии ни поднять веки, ни шевельнуть головой. Но попробовала слегка подвигать правой рукой и — ура! — она чуть шевельнулась. Просто шлёпнула меня вдоль туловища, как плавник, или, вернее, как дубинка. Никакой координации движений, непонятно даже, есть ли у меня пальцы. И тем не менее, мне удаётся перебросить эту руку на другую сторону и вырвать иглы из левой руки. Раздаётся тревожный звонок, но я не успеваю увидеть, кто пришёл на его зов — отключаюсь.

В следующий раз, когда я прихожу в себя, мои руки крепко привязаны к столу, а иголки возвращены на прежнее место. Однако я могу открыть глаза и даже чуть приподнять голову. Я лежу в большой комнате с низким потолком и серебристым освещением. В комнате два ряда кроватей друг напротив друга. Я слышу чьё-то дыхание, наверняка, наш брат, победитель. Прямо напротив себя я вижу Бити, а вокруг него — около десятка разных мудрёных машин. «Да дайте же нам умереть спокойно!» — мысленно кричу я. Голова моя тяжело падает назад, на стол, и я вновь проваливаюсь в забытьё.

Когда я окончательно — или во всяком случае, на то похоже — выхожу из забытья, мои руки-ноги уже свободны. Поднимаю руку. Выясняется, что пальцы у меня всё-таки имеются и даже снова двигаются согласно моим желаниям. Я с усилием сажусь и придерживаюсь руками за набивную поверхность стола до тех пор, пока комната не перестаёт расплываться перед глазами. Левая рука ещё забинтована, но капельницу уже убрали и иглы болтаются на штативе рядом с кроватью.

Я одна, если не считать Бити, который так и лежит напротив меня в окружении своей армии машин. А где же другие? Пит, Дельф, Энобария и... кто же ещё? Должен ведь быть ещё один, верно? Джоанна, Чафф или Брут — кто-то из них был жив, когда началась бомбардировка. Уверена,

что из нас всех сделают образцово-показательную отбивную. Но куда же они тогда подевали остальных? Уже перевели из больницы в кутузку?

«Питер...» — шепчу я. Защитить его — вот всё, чего мне хотелось. И я сделаю это. Поскольку мне не удалось спасти его, сохранив ему жизнь, я должна его найти и убить до того, как капитолийские палачи придумают для него особо жестокую казнь. Спускаю ноги со стола и оглядываюсь в поисках оружия. На столике у кровати Бити в пластиковой стерильной упаковке лежат шприцы. Отлично. Всё, что мне нужно — это воздух и точный укол в одну из вен Пита.

Мгновение выжидаю, раздумывая, не подарить ли смерть и Бити. Но если я это сделаю, взвоют мониторы, и меня поймают прежде, чем я доберусь до Пита. Мысленно я обещаю себе вернуться и покончить с Бити. Если у меня получится.

На мне ничего нет, кроме тонкой ночной сорочки, поэтому я засовываю шприц под повязку на левой руке. У двери нет охраны. Ясное дело, я, небось, в нескольких милях под Тренировочным центром или ещё где-нибудь в строго охраняемом месте в Капитолии, так что шансов на побег никаких. Неважно. Я не собираюсь бежать, хочу только завершить работу.

Украдкой пробираюсь по узкому проходу к металлической двери, которая чуть приоткрыта. За нею кто-то есть. Я выхватываю шприц и крепко сжимаю его в руке. Распластываюсь по стене и слушаю голоса за дверью.

— Система коммуникаций больше не работает в Седьмом, Десятом и Двенадцатом. Но в Одиннадцатом им удалось наладить поставки, так что есть, по крайней мере, некоторая надежда, что от них можно будет получить какое-то продовольствие.

Плутарх Хевенсби. Думаю я. Хотя вообще-то я разговаривала с ним только один раз.

Чей-то голос сипит что-то непонятное.

— Нет, очень сожалею, но я никоим образом не могу доставить тебя в Четвёртый. Но я отдал специальные приказы доставить её к нам, если это возможно. Это всё, что я могу для тебя сделать, Дельф.

Дельф! Я напрягаю все свои умственные способности, чтобы уразуметь смысл подслушиваемой беседы. О чём могут толковать Плутарх Хевенсби и Дельф?! Неужели он так мил и дорог Капитолию, что они готовы простить ему его преступления? Или он и в самом деле не имел понятия о том, что в действительности затевает Бити?

Дельф каркает что-то ещё. Что-то, полное отчаяния.

— Не валяй дурака. Это самое худшее из того, что ты мог бы сотворить. Вот тогда её точно убьют и глазом не моргнут. До тех пор, пока ты жив, они не дадут ей умереть, будут держать её как приманку для тебя, — возражает Хеймитч.

Хеймитч! Я распахиваю дверь и вваливаюсь в комнату. Хеймитч, Плутарх и очень сильно потрёпанный Дельф сидят вокруг накрытого стола, но к еде никто не притрагивается. В овальные окна проникает дневной свет, и вдали я вижу верхушки деревьев. Лес. Мы летим.

— Ну что, прекратила свои дурацкие попытки покончить с собой, солнышко? — с явным раздражением ворчит Хеймитч. Однако поскольку меня по инерции несёт вперёд, он вскакивает и хватает меня за запястья, удерживая от того, чтобы я не запахала носом. Бросает взгляд на зажатый в моей руке шприц. — Ага, ты и шприц против Капитолия? Видишь, вот почему никто не хочет вовлекать тебя в свои планы. — Я пялю на него глаза, ничего не понимая. — А ну брось его!