Рождение Орды
Шрифт:
В этот миг изменившийся ветер принес знакомый запах — дреней! Дуротан оглянулся удивленно, рядом в толпе зашептали, загомонили приглушенно — не он один узнал запах. Гул'дан кивнул воинам — те нырнули в палатку и извлекли оттуда восемь дренеев со связанными руками. Лица дренеев были в кровоподтеках и синяках, опухли и исказились до неузнаваемости. У каждого изо рта торчала тряпка, на синей коже, на жалких лохмотьях, оставшихся от одежды, запеклась кровь.
— Когда клан Черной Горы сражался при помощи магии, которой я поделюсь с вами, он победил уверенно и столь полно,
Ярость захлестнула Дуротана. Одно дело — убить врага в бою. Убивать безоружных пленников — совсем, совсем другое. Уже открыл рот, готовясь выкрикнуть, но чья-то ладонь легла на его руку. Оглянулся, посмотрел в холодные серые глаза Оргрима.
— Ты знал! — прошипел Дуротан тихо, чтоб расслышал лишь друг.
— Тише, тише, — прошептал Оргрим, оглядываясь, прислушиваются ли к ним.
Но никто внимания не обращал — все смотрели на Гул'дана и пленников.
— Да, я знаю — я дрался в том бою, когда мы захватили их. Сейчас новые времена и все происходит по-новому.
— Орки никогда так не делали!
— Теперь делают. Это печальная необходимость. Но не думаю, что расправы над пленными станут обычным делом — мы ведь хотим попросту перебить дренеев, а не покорить.
Под Дуротановым взглядом Оргрим покраснел, затем отвернулся. А ярость Дуротана чуть поутихла. По крайней мере, Оргрим понимал: происходящее неправильно и противоестественно.
Но что он может сделать? Он — второй после Чернорука и связан клятвой верности. Как и на Дуротане, на нем ответственность, и от нее не убежать. Впервые в жизни Дуротан захотел быть просто рядовым воином.
Глянул на жену — она посмотрела с отвращением на них с Оргримом, лицо ее исказилось горечью и отчаянием.
— Теперь эти твари нам полезны, — говорил Гул'дан.
Дуротан поднял с усилием отяжелевшую голову, заставил себя посмотреть на шамана.
— Мы используем их для нашей новой магии.
Кивнул первой в строю шаманке, облаченной в кольчугу. Та закрыла глаза, сосредотачиваясь.
Зашелестело — будто поднялся внезапно ветер.
Странный узор заполыхал лиловым пламенем у ее ног, над головой завращался медленно лиловый куб. И вдруг у ног ее оказалось маленькое верещащее существо. Оно подпрыгивало радостно, скаля мелкие зубы, глазки его полыхали алым.
Вокруг зашептали, кто-то зашипел в ужасе.
Прочие шаманы также принялись чертить лиловые узоры, вызывать кубы, наколдовывать тварей, казалось, просто из ничего. Многие призванные были огромны, бесформенны, колыхались, отсвечивая бликами фиолетового и лилового. На некоторых было бы даже не так противно смотреть, если б не нетопырьи крыла и раздвоенные копыта. Одни были большими, другие — маленькими, и все покорно сидели либо стояли рядом с вызвавшим их.
— Симпатичные зверушки, — зычно объявил Гром Адский Крик. — Они что, засмеять дренеев до смерти собрались?
— Немного терпения, о Адский Крик, — заметил Гул'дан, снисходительно улыбаясь. — Умение терпеть — вовсе не слабость, а признак ума.
Адский Крик
Одного дренея отделили от остальных, выпихнули вперед. Рук, впрочем, не развязали. Существо зашаталось, сделало несколько неверных шагов, затем выпрямилось, глядя безучастно, — лишь хвост чуть подергивался, выдавая волнение.
Первая шаманка выступила вперед, бормоча, чуть сощурилась. Вызванный зверек взвизгнул, кинулся, из когтистых лапок вырвался огонь и ударил в беззащитного дренея. В тот же миг в руках шаманки склубилась тьма, черный шар повис на кончиках пальцев, сорвался, устремился к пленнику. Тот лишь глухо застонал, когда синяя его плоть чернела, обращалась в пепел от пламени, испущенного мелкой тварью, но от шара тьмы упал на колени, корчась. Шаманка снова забормотала — и из самой плоти истязаемого дренея вырвалось пламя. Прежние муки он терпел молча, а теперь закричал, содрогаясь, и даже грязный кляп во рту не смог заглушить крика. Корчился и бился на земле, будто выброшенная на берег рыба, затем стих.
Воздух заполнил запах горелой плоти.
На мгновение повисла тишина. А затем раздалось то, о чем Дуротан и помыслить не мог: крики радости и одобрения при виде связанного беспомощного врага, умирающего от пыток!
Дуротан смотрел в ужасе, как еще одного пленника убили для «показа магии»: одно из симпатичных призванных существ хлестало его кнутом, и дреней стоял парализованный, пока на него лился огонь, пока тьма пожирала его тело. У третьего пленника высосало душу и магическую сущность чудовище, похожее на изувеченного волка со щупальцами на спине.
Тошнота подкатила к Дуротанову горлу. Синяя кровь, пепел от сожженной плоти покрывали землю, бывшую когда-то священной. Землю, еще и теперь пышную, плодородную, но покой ее был жестоко осквернен. Здесь танцевал, пел под луной, уговаривался с другом, здесь ухаживал за любимой. Поколения орков праздновали единство на месте столь священном, что любая свара немедленно прекращалась, а ссорящимся приказывали помириться — либо покинуть долину. Дуротан не был шаманом, не мог видеть духов земли и воды, но и без шаманского дара ощущал их боль и отчаяние как свои собственные.
Неужели мать Кашур захотела бы такого? Радостный гомон бился в уши, в ноздри лезла вонь крови и горелого мяса. И хуже всего было смотреть на единоплеменников, ликовавших при виде боли и мук тех, кто не мог даже и плюнуть во врагов. А такие ликующие были и среди Северных Волков…
Как сквозь туман ощутил боль в руке. Глянул, растерянный, — Дрека стиснула так сильно, что, казалось, хочет сломать кости.
— Да здравствуют шаманы! — раздалось из толпы.
— Нет! — Голос Гул'дана разнесся над всеми. — Они теперь не шаманы. Стихии оставили их, и они больше не будут умолять их о помощи. Смотрите же на тех, кто обладает силой и не страшится ее использовать! Смотрите на чернокнижников!