Рождение волшебницы
Шрифт:
Княжич нагнулся. Короткая красная лента была привязана к свертку не толще пальца. А внутри письмо.
«Час освобождения настал!» – гласила первая строка.
Юлий запнулся, припоминая, что значит по-словански «настал». Уже пришел? Подоспел? Стал необходимым? Как это будет на тарабарском? Полузабытая слованская речь воспринималась с усилием. Уже на ходу он перечитал записку еще раз, чтобы вполне уяснить себе суть.
«Час освобождения настал! Преданные вашей милости люди готовы на все, чтобы уберечь наследника слованского престола от неминуемой гибели. Они придут за вами со словами «честь и великий князь». Храните это сообщение в тайне от вашего тюремщика Новотора Шалы – это соглядатай Милицы, ее
Спрятав листок, Юлий пустился быстрым шагом по тропе. В предзакатный час он вернулся в острог и, обнаружив доку за книгами, положил перед ним измятый листок. Старик вскинул удивленные глаза… ничего не спросил и углубился в письмо.
– Я прочел, – объявил он через некоторое время. – Иди.
Юлий вышел на крыльцо и стоял, обратив пылающее лицо к закату. Потом сел. Звенели голодные комары. Наконец, он уверился, что учитель не выйдет и объяснений не будет. И хотя вопросы остались, он чувствовал, что мятежное беспокойство мало-помалу отпускает его.
Вернувшись в горницу, юноша нашел учителя у озаренного последним кровавым светом окна. Новотор Шала переписывал набело сделанные в разное время вычисления, которые подвели его к выводу, что в тарабарской вселенной Земля и другие планеты вращаются вокруг солнца. А не солнце с планетами вращается вокруг Земли, как, в согласии с отечественными слованскими звездочетами, полагал когда-то и Юлий. Письмо валялось на столе, небрежно придавленное тетрадью с расчетами и рисунками ученого.
– Сначала я почти поверил, – начал Юлий без предисловий. – Потом меня охватила надежда, что ты одним взмахом сокрушишь и клевету, и сомнения. – Новотор оставил свои записи и слушал. – Потом я пришел к мысли, что обещание свободы чудовищно перемешало правду и ложь, приманки и клевету. Но и тогда мне казалось, что я имею право на разъяснения. Вот. Теперь же я понял – это все вообще не имеет никакого значения.
Новотор долго молчал.
– Бедный мальчик, – сказал он со вздохом, – ты не можешь оставаться здесь вечно.
– Уничтожу письмо, – начал Юлий, – если оно дойдет до Милицы… ведь Спик ее лазутчик.
Новотор махнул рукой:
– Я все равно вынужден поставить государыню в известность обо всем, что произошло.
Однако он ни о чем не расспрашивал, и Юлий тоже не возвращался к происшествию. Против обыкновения весь вечер они молчали, и это было тягостно для обоих.
С последним лучом солнца багровое окно лопнуло. В горницу влетело копье и вонзилось в толстый резной столб, который подпирал потолок. Новотор в эту пору устраивал себе постель, а Юлий со смутным ощущением вины и надежд просматривал последние записи учителя, не особенно, впрочем, вникая.
Копье – тонкий метательный дротик – воткнулось. Юлий замер. Из смежной комнаты выглянул Новотор; он выказал ровно столько спокойствия, сколько требовали обстоятельства.
От тонкого древка пахло тиной – привязчивый запах застоявшейся гнилой воды. Ржавый наконечник походил на зазубренную рыбью кость – неприятная с виду штука. А ближе к заднему концу дротика плотно обмотанная вокруг древка и увязанная нитками бумага.
– Привет от твоих доброжелателей, – обронил Новотор без усмешки.
Юлий
– Но, может быть, люди ждут ответа? – спросил юноша, обращаясь к темному дверному проему, за которым возился учитель.
– Если ты прочтешь послание дурно пахнущих друзей, – отозвался Новотор, – то жизнь твоя, надо думать, круто переменится. Если не прочтешь, она тоже переменится. К лучшему или худшему – кому это дано знать? Спокойной ночи.
Заделав выбитое окно подушкой, чтобы не летели комары, Юлий вернулся к торчащему в столбе копью. Теперь, когда учитель спал или делал вид, что спит, желание вскрыть письмо не выглядело столь оправданным и естественным, как изначально.
Юноша тоже сделал постель. При свете полной луны копье различалось едва приметной чертой. Юлий – он лежал с открытыми глазами, пытаясь унять сильное, словно от ходьбы в гору, биение сердца, – ничуть не удивился, когда услышал в темноте тихий голос учителя:
– Я понял, что люди погрязли в противоречиях и не хотят этого замечать…
Юлий замер, прислушиваясь, потому что нужно было напрягаться, чтобы не пропустить слово.
– Я понял, что это непоправимо: люди лелеют свои заблуждения из любви к привычке и душевному покою. Я пришел в отчаяние, когда увидел, сколько напутано и наврано. Проще и разумнее было начать с начала – с нового, не оскверненного еще ни ложью, ни лицемерием языка. Такие горы многопудовой лжи налипли на каждое наше привычное понятие, что каждое слово нужно чистить и чистить, чтобы добраться до сути. А у меня уж не оставалось на это времени. Я с ужасом чувствовал, что и века не хватит, чтобы опровергнуть тысячелетнюю ложь. Разобраться бы хоть со своей правдой. И я решил создать новые, девственные слова и новый язык. Меня сочли сумасшедшим. Трудно было ожидать от них иного… А потом я понял, что они правы. Тогда я обрел спокойствие и чистоту помыслов. Я добровольный сумасшедший.
Новотор замолк. Юлий лежал, прислушиваясь к ровному дыханию учителя.
И, наверное, прошло немало времени, когда отчетливый громкий вскрик заставил его подняться. Он различил брань схватившихся между собой людей, звон железа, проклятия, вопли. Вышел в сени и там постоял. Юлий прекрасно знал, кто были эти всадники без лошадей – следы копыт, что попадались по всему острову, принадлежали болотным чертям. Верно, это и были те самые дурно пахнущие доброжелатели, которые прислали письмо.
Будить учителя он не стал, а вернулся к себе. По правде говоря, его опять прохватил озноб. Все же Юлий пытался вновь улечься, закрыть глаза и овладеть собой, как это и пристало философу.
Кажется, он действительно задремал, когда раздался вызывающий стук в дверь.
– Зажги свет, – сказал из другой комнаты Новотор спокойно. – Сдается мне, за тобой пришли.
Дрожащими руками юноша принялся высекать искру. Вышел полуодетый Новотор. В дверь непочтительно колотили.
– Государь! Княжич Юлий! – послышалась слованская речь. – Скорее! Честь и великий князь!
Потом кто-то сказал с недоумением и тревогой:
– Может, их нет?
– Черт знает, в таком случае, куда они подевались!
– Не поминайте черта, Дудырь! – сдавленный смешок.
– Я слышал: какая-то тарабарщина!
– Государь! Отзовитесь! Мы несем вам освобождение.
– Освобождение! – презрительно пробормотал Новотор. – Что они знают о свободе?
– Он испугался, – разговор за дверью продолжался в полный голос. – Ломайте, Дудырь.
Затрещали раздираемые железным острием доски. Но стоило Юлию тронуть засов, как все там мгновенно стихло.
На крыльце, чуть отступив с обнаженными мечами, стояли двое. А третий, ступенькой ниже, держал фонарь. Обыкновенные люди. Каких Юлий не видел уже более пяти лет.