Рожденная для славы
Шрифт:
Эссекс преисполнился жгучей ревности и в присутствии многих придворных заявил:
— Ну вот, теперь каждый дурак будет изображать из себя фаворита.
Бланту немедленно донесли об этих словах, и он тут же вызвал Эссекса на дуэль.
К сожалению, я узнала об этом слишком поздно и остановить поединок не смогла. В схватке Блант выбил у Эссекса шпагу и ранил его, правда, неопасно.
Я была вне себя от ярости, устроила выволочку обоим драчунам и на время отлучила от двора.
— Видит Бог, Эссексу не помешало бы поучиться хорошим манерам, — пожаловалась я приближенным.
В глубине души
После смерти Лестера я стала поглядывать на своих министров с тревогой, опасаясь, что смерть унесет еще кого-нибудь из моих дорогих советников. Вряд ли я смогу найти людей, достойных занять освободившееся место. Никто ведь не заменит мне Роберта. Берли, Уолсингэм, Хенидж, Хаттон — тоже люди исключительные, каждый из них служил мне верой и правдой, каждый обладал редкими достоинствами, каждого я высоко ценила.
Больше всего беспокоил меня Уолсингэм. Ему было уже под шестьдесят, годы брали свое, а он никогда не отличался крепким здоровьем. Мой Мавр работал с утра до ночи, не щадя сил, и вот захворал. Весь год он чувствовал себя неважно, но продолжал нести службу, следить за развитием событий во всех европейских странах.
В апреле Уолсингэму стало совсем худо, и он скончался. Я потеряла еще одного близкого друга, незаменимого советника. Трагедия старости в том, что теряешь одного за другим всех близких людей — они исчезают, как листья с дерева под дуновением осеннего ветра. И все время думаешь: кто следующий?
Уолсингэм попросил в завещании, чтобы его похоронили с минимальными расходами, ибо он и так по уши в долгах. Мавр никогда не жалел собственных средств на содержание своей шпионской сети. Если казна выдавала ему недостаточно денег, он всегда добавлял из собственного кармана, в результате семья ничего, кроме долгов, не унаследовала.
Уолсингэма похоронили ночью в соборе святого Павла — как он и просил, без всякой помпы.
Я заперлась от всех и погрузилась в траур. Мне было стыдно, что я так мало сделала для своего Мавра при жизни. Почему я ни разу не поинтересовалась его денежными обстоятельствами? Бессердечно было позволять ему тратить собственные средства на государственные нужды.
Я пообещала себе, что не оставлю его дочь Фрэнсис, добрую, тихую девушку — я всегда хорошо к ней относилась, — и из-за ее отца, и из-за нее самой. Мне казалось, что лучшей жены для Филиппа Сидни было не найти, поэтому обрадовалась, когда он женился на ней и перестал увиваться вокруг негодной Пенелопы Рич.
От Сидни Фрэнсис родила дочь, которой к этому времени исполнилось семь лет. Ребенок, мой крестник, был премилый. Когда Филиппа ранили в бою, Фрэнсис, беременная следующим младенцем, дневала и ночевала у ложа супруга. Но Филипп все-таки умер, у бедняжки приключился выкидыш, и она чуть не умерла сама.
После смерти мужа Фрэнсис тихо жила в доме матери, я же решила привлечь ее ко двору, надеясь подобрать для молодой женщины подходящего
Прошло совсем немного времени после того, как Фрэнсис присоединилась к моей свите, когда я стала замечать в ее фигуре нечто странное. Сначала я отказывалась в это верить — Фрэнсис всегда считала женщиной добродетельной, в любовных связях замечена не была. Никто за ней не ухаживал, никто не добивался ее руки — я бы непременно об этом знала. Неужели такая тихоня все-таки предается запретным утехам? Просто невероятно! Что бы сказал мой бедный Мавр, будь он жив?
Я решила присмотреться к Фрэнсис повнимательней. Может быть, дело в какой-то болезни, бедняжка после выкидыша долго хворала.
Но проходили недели, и стало ясно, что мои подозрения вполне обоснованны. Я вызвала к себе Фрэнсис и спросила:
— Как у вас со здоровьем, милочка?
— Я здорова, ваше величество, — чересчур поспешно ответила она.
— Приблизьтесь.
Она сконфуженно подошла ко мне, и я пощупала ей живот.
— Так я и думала. Мне давно уже кажется, что вы носите в своем чреве то, чего у добродетельной вдовы быть не может.
Фрэнсис залилась краской.
— Ага, я права! — вскричала я. — Извольте-ка объясниться, миледи.
Она гордо вскинула голову и ничего не ответила.
Тогда я влепила ей пощечину. Как я могла до такой степени ошибаться в человеке! Я была уверена, что Фрэнсис — тихая, безответная, добродетельная вдова, а она, оказывается, такая же, как остальные. Всякий раз, узнавая о любовных интрижках своих приближенных, я впадала в ярость. Возможно, все дело в том, что я была и остаюсь девицей. Разумеется, я не хотела бы изменить свое состояние, но все же развращенность окружающих почему-то задевает меня за живое.
— Ну же, выкладывайте, — нетерпеливо потребовала я. — Кто он?
И тут Фрэнсис меня удивила. Она задрала подбородок еще выше и с достоинством ответила:
— Мой супруг.
— Ваш супруг?
Как, еще один тайный брак, о котором я ничего не знаю? Никто из моих приближенных не смеет связать себя супружескими узами, предварительно не поставив об этом в известность королеву. Это закон.
— Почему вы не спросили у меня позволения? — спросила я.
Личико Фрэнсис, обычно такое смиренное, исказилось упрямой гримасой.
— Мне казалось, ваше величество, что моя персона не представляет для вас никакого интереса.
— Не представляет интереса?! Ведь я так любила вашего отца! Он пользовался моим безграничным доверием! Я пекусь о вашей судьбе, потому что вы его дочь!
Я ударила ее еще раз. Фрэнсис попятилась, на ее щеке пылало красное пятно. Я же разъярилась еще пуще — схватила несчастную за плечи, стала трясти:
— Ваш отец позволил вам тайно выйти замуж за Филиппа Сидни. Я строго отчитала его за это, и он, оправдываясь, говорил мне то же самое, что вы сейчас. Якобы его семейные дела слишком незначительны, чтобы привлекать к ним августейшее внимание. Неужели вам не известно, что я устроила тогда вашему отцу хороший нагоняй, назвала его неблагодарным. Что же касается вас, то после смерти вашего отца я взяла вас под свою опеку и хотела сама найти подходящего мужа. Немедленно сообщите мне, кто отец вашего будущего ребенка! Я не позволю, чтобы при дворе процветало распутство.