Рожденные на улице Мопра
Шрифт:
Он ползком выбрался на тропу, где их обстреляли душманы. Сержанта Гергелюка нигде не видать. Павел был уверен, что сержант погиб. Его прорешетила автоматная очередь. Но где труп сержанта? Может быть, наши забрали его, пока Павел находился в беспамятстве? Или сержант достался на растерзание моджахедам?
На боку, опираясь на локоть, Павел пополз по тропе вниз, к плоскогорью. Каждый сантиметр давался с трудом, с передыхом, с опасением: как бы нечаянно не выдать себя в потемках, не стать мишенью — и для душманов, и для своих.
Вдруг Павел услышал шаги. В мертвой
Светила луна, но Павел лежал в тени, и те, идущие по тропе, могли его не заметить. Но ведь они вышли, скорее всего, искать именно его и не могли его не заметить. Закусив губу, чтоб не взвыть от боли, Павел пополз на спине, отталкиваясь от земли одной ногой, ближе к кустам. Что-то хрустнуло под ногой, из-под подошвы вниз по склону покатился камень. Идущие сверху остановились. Некоторое время не слышно было ни звука.
Сердце пульсировало в пересохшем горле и билось молотом в раненой ноге. Павел передернул затвор пистолета. Всё. Теперь он точно выдал себя. Последней схватки не избежать. Восьмая пуля — для него.
Великая обида заполнила душу Павла: ведь никто никогда из родных и близких не узнает, как он погиб. Он взглянул в небо — луны не видать, ее заслоняет скала. Вечные звезды глядят покойно и честно… Вслед за горькой обидной мыслью о безвестности его гибели пришла другая возвышающая мысль: ничто в этом мире не напрасно, есть и всевидящее око, и всевидящий покровитель, и всевидящий суд. В предстоящей схватке с врагом он, старший лейтенант Павел Ворончихин, все равно выйдет победителем.
«Господи! Дай мне силы! — взмолился Павел. — Ради моей жены и детей… Ты дал мне смелость объясниться в поезде с Машей. Дай же мне шанс…»
Люди на горной тропе на самом деле оказались афганцами. Это были военные из правительственной армии ДРА — Демократической республики Афганистан.
Книга вторая
Часть первая
В России наступали зловещие времена.
Бровастый генсек Леонид Ильич почил в бозе. Вся страна вздрогнула, когда гроб Брежнева грохнулся о бетонный пол могилы у кремлевской стены; всем показалось, что могильщики гроб уронили. Наступил краткий срок андроповщины. Воцарясь в Кремле, бывший первый гэбист Юрий Владимирович раздербанил милицейскую вотчину Щелокова, дисциплинарными подпорками и окриком решил подпереть подгнивающий социалистический дом, но уже сам разрушался изнутри, лишенный почки. Скоро на том же лафете, что и Брежнева, Андропова свезли на задворки мавзолея.
Тут в истории величественной державы, которую неустанно подтачивал американский империалистический короед, случился конфуз: на самый верх власти всплыл,
Коленька, увидав в телевизоре Горбачева, разразился истерическим приступом. Коленька словно знал этого человека, стал тыкать пальцем в телевизор, в голову, где пятно, и испуганно шептать:
— Вот он! Я же говорил вам! Вот он… Дождались! Ну теперь все, дождались… Я-то знал. Вот же он. — И Коленька, очумленный встречей с новым генсеком, тыкал и тыкал ему в телевизионный безволосый череп, на котором буровело аляповатое пятно.
Всем было известно, что Коленька еще много лет назад был попуган до смерти пятном помета, который оставил ворон Феликс, и после всегда боялся всевозможных пятен — на земле, на полу, на одежде… Но здесь пятном был помечен человек, забравшийся на первый чин в стране.
— Мишка-то, выходит, меченый…
— А на портретах его без пятна выставляют.
— Что-то тут не так.
— Кривых, рыжих и меченых к власти подпускать нельзя. В старые времена, говорят, указ такой был. Иваном Грозным писаный…
Затаив в сердце надежду на лучшую долю, всяк гражданин огромной страны следил за каждым шажком и шагом нового лидера. Лидер этих шажков и шагов не скрывал: объявил «гласность» во всем и замахнулся на «перестройку».
Год-другой — и политика новой власти стала выворачиваться безобразной изнанкой: тут и развратный шанс легкой поживы, и животный, тупорылый, окраинный национализм, и…, и…, — и на шестой части суши зароптал обманутый простой люд, затрещали швы некогда условных границ республик.
— Я, мужики, вчерась сорок пять минут речугу Горбатого в телевизоре слушал. Ничё не поймал. Гольный порожняк!
— Господь пятно на плешину только идолам сажает…
— Да-а, Бог шельму метит. Все виноградники порубил, козлина.
— А сучку-то свою, Райку, в какие меха обряжает!
— Она им и водит, як теленком безмозглым.
— По талонам сахарный песок выкупить не могу. Нигде нету!
— Курево пропало.
— Да чё курево? Мыла нету ребенков помыть!
— Говорят, соль пропадет.
— В армии солдат нечем кормить. Кто чего скоммуниздит, то и едят.
— Хуже, чем в войну.
— Дак, конечно, хужее! В войну голодно было, зато народ-от весь вместе. Друг дружке помогали. Нынче все злы.
— Как добрым-то быть. Одни вона как воруют, кооперативы-то, а другим — шиш.
— Опаньки-опа! — живо откликался на такие мужиково-бабские речи Череп и заявлял с видом бывалого рыбака, который глядит в пустой невод, вытащенный из моря: — Ели-пили — всё нормально, обосрались все буквально.