Рожденные сфинксами
Шрифт:
чтоб первой рассмеяться на рассвете, -
скажу тебе…
И все-таки мы дети…
И потому нам долго-долго спать,
покуда время не метнется вспять.
Оставив те сандалии в траве,
очнемся мы с тобой опять в Москве,
притихшей, затаившейся, как зверь,
вцепившейся когтями в эту твердь.
И в свалянной, ее зловещей шерсти
как по-иному мы очнемся вместе!
Так настороженно, как будто
Ведь мы очнемся вновь с тобой в России,
измученной, и страшной, и пустой.
Мы, пущенные, словно на постой,
на собственное наше пепелище,
где истину впотьмах веками ищем,
а натыкаемся опять на эту землю
и величаем истиною всею.
И в жилах наших, знать, из рода в род
не кровь уже, а та земля течет –
то черноземом мертвым, то суглинком,
дорогою, ведущей к древним ликам,
чьи очи золотые, не слезясь,
нам говорят, что ничего нельзя.
Что все грешно, грешно!..
И это слаще
Любой свободы нашей!
Да обрящем
разбой, разгул, смятенье и раскол,
и черные пожары под Москвой.
Раскаянье и странствие на зов
в пространства светоносных образов.
И взгляд оттуда, изнутри, извне…
И это приближение ко мне
твое – прохожим иноком бездомным,
дорогою проселочной влекомым
в какие-то иные палестины….
И взгляды наши робкие, скрестившись,
звездой падут в проселочную грязь.
И мы, друг другу молча поклонясь,
увидим вдруг причудливую вязь
сандалий тех, затоптанных в грязи…и…
навеки мы останемся в России.
* * *
В той памяти - запах горячего воска...
И голубь в лицо оплывает крылом...
И девочка бродит по миру в обносках,
И к птице больной припадает челом.
И руки прижаты к груди, а ключицы,
Как два полумесяца, в теле остры...
Слова несказанны, желанья пречисты.
Опять не случится... Но реют костры
Каких-то видений, гаданий и таинств.
Как воинства духа, грядут облака...
И боль, разрастаясь, под ложечкой тает
В предчувствии страшных вестей, но пока
В платке... и в надмирном венке благодати
Вдали от пророков
Светло и нестрашно земному дитяти
По огненным кругам с надеждой идти.
Лишь вздрогнут порою ключицы сквозь платье,
Как чаши весов неземного судьи.
Как два полумесяца разных галактик,
Зеркально сошедшихся в детской груди.
* * *
А вспомни, как мы странствовали…
или
мы просто, взявшись за руки, входили
в мою давно забытую слезу,
что стала светлым озером в лесу,
что стала зеркалом старинным в нашем доме,
где ты берешь мое лицо в ладони,
пока слеза стекает по щеке,
А в ней… Но ты об этом двойнике
не ведаешь… И ни к чему то, право.
Темнеет лишь старинная оправа
на зеркале, где двое спят в обнимку
в последний день рождественских каникул.
А завтра по чужому произволу
в такую страшную, такую злую школу.
И лучше их – ей Богу – пожалеть,
чем чистить яростно темнеющую медь
старинной и торжественной оправы.
И ревновать… И звать… Но, Боже правый,
подумай сам, как выжить я сумела?!
Из рабских школ я, как из пены белой,
свободной вышла к берегу – к бездомью.
Чему меня учили, я не помню…
И ничего я, Господи, не знаю,
Когда иду сомнамбулой по краю…
* * *
Клекот… и клекот… и ночь напролет
В зеркале кто-то крыльями бьет…
В ночь упираясь израненным лбом,
Ангел небесный водит крылом
Меж амальгамой и битым стеклом.
Это пространства странный излом.
Это пространства новый виток,
Словно ребенок спящий… и в том
Смысл этой позы в долгом пути –
Если колени прижаты к груди,
Значит, к вершине легче идти,
В круг замыкая дорогу во сне –
Так нарастает пространство во мне.
И приникая детским челом,
Ангел небесный водит крылом