Рождённый проворным
Шрифт:
– Так, иди сюда, – говорю я ему и подхожу вплотную.
К тому моменту Сантьяго уже успел обратно собрать свою наглую улыбку.
– И? – вскидывает он брови. – Будешь мстить мне, и я пожалею, что родился на свет?
Он корчит такое лицо, будто очень напуган – получается нечто дебильное и необъяснимое, вроде древнегреческой маски.
Вдруг сзади меня раздаётся короткий шорох, а потом такой крик,
– Грабли вверх, мрази, или стреляю дуплетом!
Сантьяго тем временем выражения лица не меняет, но в его страдальческой гримасе мгновенно появляется куда больше жизненной правды. Глаза его выкатываются и смотрят прямо за моё плечо. Где-то там и находится источник короткого и однозначного звука – металлического щелчка. Не опуская рук, я оборачиваюсь и вижу один лазоревый глаз, зорко следящий за мной аккурат поверх двух чёрных маслянистых отверстий, поверх двух бесконечностей – это дядюшка Коршун смотрит на нас через целик двустволки.
Но вот он опускает ружьё.
– Твою ж за ногу! – горланит дядюшка. – А я думал, опять жёлтые говноеды. А это, оказывается, совсем обычные – наши!
Тут дядюшка, зыркнув ещё разок на Ната, почему-то снова поднимает ствол.
– Слушай, малыш, а этот вот точно не из жёлтых у вас?
– Нет, дядь, он же белый.
Дядюшка цокает.
– Белый, значит. Ну тоже ничего хорошего, учитывая, что мы их почти сто лет назад подчистую перебили. Смотри у меня!
Но дядюшка миролюбиво опускает ружьё, обнимает меня и страстно прижимает к груди. Оглушающий поцелуй взрывается прямо на моем ухе.
– Во даёте, пацанята! Были б нервы чуть слабже, так прострелил бы вам каждому по одному лишнему отверстию в голове. Что делать потом прикажете? Хорошо, что лес большой и места много!
И он задорно смеётся.
12:29
Лес ласково расступается. Тропа ведёт вверх от берега. Нат замечает, что дядюшка на него до сих пор слегка косится, и, улыбнувшись, произносит:
– Хорошо вам здесь. Вы будто единственный любовник природы.
Дядюшка останавливается и с какой-то даже жалостью, прищурив лазоревые глаза, смотрит на Ната. Потом он переводит взгляд на меня, и лицо его – один сплошной знак вопроса.
– Как ты прикажешь мне свои любовные обязанности
Нат, чуть смутившись, пробует подобрать слова.
– Любовник природы, ну это ты дал поэзии. Меня прозаично весьма больше женщины привлекают. Точнее, женщина. Одна и единственная.
– Ты женился, дядя? – удивляюсь я.
– Нет, замуж вышел.
– А я ещё с ней не знаком!
– Ты ещё много с кем не знаком.
Мы почти подошли к калитке.
– А как её зовут? – интересуется Нат.
Но дядя не слышит, он снова перебрасывает двустволку с плеча на плечо и топает к своему дому.
Перед тем, как открыть калитку, он поворачивается к нам:
– Так, малыши. Среди вас нет ли нацистов, скинхедов каких-нибудь, ультраправых чертей?
Он окидывает нас взглядом и, вдруг расслабившись, начинает посмеиваться, глядя на Сантьяго.
– Ну ты, цыганёнок, точно уж не фашист.
Он касается прикладом двустволки плеча Сантьяго, тот почему-то тупит взор, будто бы виноват в том, что он не фашист.
– Ты, – он показывает на Ната, – вообще чудной какой-то, интеллигенция недобитая, но точно не фашист. – Ну а ты, – показывает он на меня, – был бы фашистом, давно бы тебя уже убил. Даже если бы твои ультраправые симпатии в тебе проснулись в младенчестве.
И дядя Коршун распахивает калитку и проводит нас вовнутрь. Глаз Сантьяго, как прожектор, тут же устремляется к гаражу, у стены которого приставлены моторы, сети, сломанные вёсла, автохлам и даже огромное крыло от самолёта, а может быть, и от ракеты. А я разглядываю дом: ещё в прошлом году крыша его была укрыта новенькой черепицей. Теперь же сверху добавился солидный мохнатый слой из множества листьев, ёлочных и сосновых иголок, другого неопределённого материала природного происхождения. Под скатом крыши всё те же сушатся сети – добротная капронка, никакой лески. Давненько ещё дядюшка объяснил мне, что рыбачить на дешёвые китайские лесочные сети, в которых путается не только рыба, но и всё живое – первый верный шаг на пути к содомскому греху. Под сетями я замечаю уложенные кучкой циановые водоросли – знакомые мне растения. Чтобы отогнать плохие мысли, приходится потрясти головой.
Конец ознакомительного фрагмента.