Рожденный жить в борьбе за жизнь (сборник)
Шрифт:
После того, как пришили диагноз, в стационаре приставляют двух медбратьев, надевают усмирительную рубашку с длинными рукавами, отбирают всевозможные предметы, что есть в наличии, обрывают на полуслове и обращаются с тобой как с ничтожеством. Недельку-другую пичкают уколами, держат в спячке, далее назначают лечащего врача, который без спроса больного и его родственников берет пункцию спинного мозга и лечит, не признавая больного как личность.
С этого времени параллельно лечению направляют на производственные работы по цехам. Это может быть строительный цех, цех по пошиву домашних тапочек или какое-нибудь другое узкоспециализированное производство. Мой герой попал в цех, занимающийся строительством новых корпусов для психиатрической больницы и ремонтом старых
Ложь – это средство лечащего персонала и его руководства успешно набивать карманы ворованными деньгами, проживать свою гнилую жизнь в сытости и комфорте, а значит, успешно «врачевать» дальше.
Будучи в подобном заточении, созерцая окружающее бытие, понимаешь, что ты не единственная жертва «светлого равноправного» общества. Более двадцати отделений с психически больными людьми, «отходами нации», – только в одном областном городе. Можно представить, сколько жертв во всеобщем масштабе.
Конечно, больных с психическими отклонениями много в любом другом обществе, потому что жизнь полна противоречий, а психика человека не железная. К счастью, естественный отбор среди людей имеет жалкую долю по сравнению с животным миром в диком лесу. Не при любых условиях человек может спрятать другого человека бесследно, не каждая политика нуждается в устранении свидетелей, не в каждой стране одни воруют, а другие отбывают наказание, и не везде люди тонут в спиртном от состояния безысходности. Вероятно, необходимо множество людей отдать в жертву, чтобы построить светлое коммунистическое будущее. Во имя одной счастливой жизни придется перемолоть не одну тонну человеческих судеб. Конечно, в каждой отдельно взятой стране коммунизм может протекать по-своему, но без диктатуры партии или соответствующей личности процесс развития представить невозможно.
Картина в строительном цехе нашей засекреченной психиатрической больницы своеобразная: два «живых трупа», напичканных аминазином, равномерно-заторможенными движениями замешивают цементный раствор. Другие подобными вялыми движениями переносят раствор в носилках, явно не полных, моему герою. Он, как более подвижный, набрасывает раствор на стены, предварительно увлажняя их, растирает и снимает рейкой шероховатости пока следующая партия раствора на подходе. Секрет его запрограммированного темпа в том, что его питание осуществляется на слабо действующем наркотическом антидепрессивном лекарстве – мелипрамине.
Здесь находят свое временное пристанище и такие особи, которые внешне схожи с людьми, а внутри – низкие моральные уроды. Будучи на свободе, кого-то отправили в мир иной, а их папы и мамы, имея вес и влияние, временно спрятали своих наследников-нахлебников за высокие заборы. Без проблем каждый день могут их навещать и кормить полноценной пищей, которой обещали кормить народ, когда наступит коммунистическое благосостояние. Эти наследники вообще ничего не хотят строить. На стройке они отлеживаются под солнышком или где-нибудь в помещении в уютном местечке. Надзирающий персонал их вообще бы не замечал, но нужен количественный состав, все должны быть в наличии.
«Мой папа начальник, мой папа придетТуда, где сыночек его кровный ждет.Не должен сыночек лопату держать,Он может любого подальше послать,В лицо насмехаться над человеком,Свой зад показать непристойно при этом,СпособенРасставаясь с психлечебницей, угнетенный давлением ее атмосферы, мой герой бежал без оглядки, обретая такую свободу, которую еще не имел никогда в жизни. Он отличал каждую деталь свободного живого мира от ада, который его пожевал, проглотил, отрыгнул и выплюнул. Свежий воздух, какая легкость дыхания! Здесь даже птицы поют. Удивительно, почему в заточении не слышал пение ни одной птички? Ведь ходил же во двор, гулял вдоль забора с колючей проволокой, обнимал деревья во дворе. Материально окружающая среда этих миров идентична. Здесь даже плотность воздуха кажется меньше, потому что организм в прыжке, словно взлетает ввысь и, приземляясь, не чувствует соприкосновений с землей. Свобода – какое нежное и сильное слово. Познаешь ее по-настоящему только сейчас, после увиденных ужасов.
В голове еще ясно воспроизводятся сцены из пережитого. Как после электро-шокотерапии помогаешь быстро уложить и связать больного, потому что он какое-то время становится буйным и очень сильным. Одному врачу с этим не справиться, особенно женщине-врачу. Она прибегает к помощи больных, которые не так уверенно и профессионально связывают разбушевавшегося больного, что все же его шальной кулак изощряется попасть в физиономию врачихи.
Господь мой! В каких диапазонах могут меняться доброта и гнев в человеке! Лицо женщины из умиротворенного в одно мгновенье превратилось в красное как помидор. Из былой женственности вырос ярый гнев, тряся ее до такой степени, будто она здесь больная, а не окружавшие ее «полуидиоты». Ни на секунду не задумываясь, будто это уже отработанный трюк, сняла со своей ноги элегантный туфель с острой железной шпилькой и стала бить по голове больного еще, еще и еще, пока ее гнев полностью не выдохся.
«Положили, завязали, тело, в общем, закрепили;Ток с каким-то наслажденьем по больному пропустили;Долго, в общем-то, не ждали, напряжение не сняли, отвязали;Про остаточное электричество врачи, наверное, не читали.У больного ток остался, он еще с ним не расстался,Замахали неосознанно кулаки, физиономию нашли.Расцвело лицо от гнева, в ужас превратилась дева,Туфельку с ноги сняла и как саблей замахала,Била, била, кровь пускала, изо рта слюна бежала,Всех на этом белом свете грязным матом поливала.Монстр вылез из души, поражая плоть больного,Не узнает больной любви врача, не вспомнит мира земного».В открытой жизни, где существует даже несправедливое судопроизводство, за такие побои можно было привлечь к ответственности, конечно, если пострадавший имел бы при себе здравомыслящий мозг и был способен обратиться в соответствующие инстанции. В закрытой жизни все списывается как старый ненужный инвентарь. Здесь лечим и здесь же калечим. Государство заботится о благе человека. А где грань в определении – человек или не человек? Наверное, забор психиатрической больницы является этой гранью.
Главное – чтобы государство отчисляло финансы на определенные функции. А финансы – это жизнь. Это средства для существования, прежде всего, чиновников-самодуров, которые, обладая властью, могут неугодных наказать, а лицам из высших инстанций не брезгуют полизывать пятки.
Нет! Прочь, подобие загробной жизни! Здравствуй, жизнь настоящая! Пусть даже здесь все замаскировано и нельзя полностью изливать свою душу, ты чувствуешь, что она у тебя все-таки есть, что ты можешь иногда трепетать, радоваться как дитя, встретив в жизни что-то неожиданное, новое, захватывающее, живое.