Рождественская песенка

Бейтс Герберт Эрнест

Весь вечер моросил дождь, то и дело заходили покупатели и стряхивали мокрые шляпы на лакированные рояли. Клара обслуживала их, но все время думала о песне, которую не мог вспомнить молодой человек. В голове вертелись мелодии Шуберта, переплетаясь с мелодиями рождественских гимнов, доносившихся из кабинок для прослушивания, и, когда пришла пора закрывать магазин, она вздохнула с облегчением.

Эффи носилась по дому в одном белье, готовясь к вечеру.

– Ты что, всерьез решила

не ходить? – спросила она Клару.

– Кому я там нужна? Да мне и самой у них скучно.

– Они к тебе хорошо относятся.

– Ничего не могу поделать. Я еще в прошлом году решила. Ни для них, ни для меня никакого удовольствия.

– Не выгорит. За тобой приедут, можешь не сомневаться.

В восемь вечера Эффи с отцом и матерью укатили на машине к Уильямсонам. Клара прошла через магазин, открыла дверь и выпустила их на улицу.

– Звезды высыпали, – сказала мать. – Похолодало.

Клара постояла на пороге, глядя на звезды, и решила, что в самом деле подмораживает.

– Ты все же давай собирайся, – крикнула из машины Эффи. – Сама знаешь Уильямсонов. – И она так звонко и заразительно рассмеялась, что отец с матерью тоже не смогли удержаться от смеха.

Когда машина тронулась, Клара закрыла дверь и отключила звонок. Потом поднялась наверх, переоделась в халат и снова задумалась о песне, которую пытался найти молодой человек. Сев за рояль, она тихонько напела несколько мелодий.

В девять часов послышался стук в окно со стороны переулка и голос Фредди Уильямсона.

– Это кто к кому не желает ехать? – гудел он. – А ну открой окно.

Она подошла, отдернула штору и посмотрела вниз.

На тротуаре стоял Фредди Уильямсон и целился в нее шоферской перчаткой.

– Одевайся! И поживей! – крикнул он.

Она открыла окно.

– Тихо, Фредди. Люди услышат.

– И пусть слышат. Кто к кому не желает ехать? Я и хочу, чтобы слышали. – Он запустил по окну перчаткой. – Все просто-напросто возмущены. Одевайся живей!

– Пожалуйста, уймись, – сказала она.

– Тогда впусти меня, – загудел он. – Надо поговорить.

– Сейчас.

Клара спустилась, отперла дверь и провела его через магазин в музыкальный класс. Он ежился, притоптывал огромными ножищами и все повторял, что на улице холодает.

– Надо было пальто надеть, – сказала она.

– Не ношу, – ответил он. – Терпеть не могу кутаться.

– Тогда не жалуйся, что замерз.

Массивный, розовый, с большими губами и блестящими, как у пуделя, глазками, Фредди грузно ходил из угла в угол, то и дело останавливаясь у камина потереть руки.

– Родительница приказала без тебя не являться, – сказал он. – И никаких разговоров.

– Не поеду, – сказала она.

– Поедешь

как миленькая. А пока ты собираешься, я чего-нибудь выпью.

– Пожалуйста, если хочешь. Только я не поеду. Чего тебе налить?

– Джина, – сказал он. – Ну и занудой же ты бываешь, Кларочка.

Она молча налила ему выпивку, и Фредди Уильямсон поднял стакан.

– Извини, не хотел тебя обидеть, – сказал он. – С праздником, Кларочка!

– С праздником! – отозвалась она.

– Кларочка, лапушка, а не поцеловаться ли нам ради праздника? А? – Он неуклюже сгреб ее за плечи и чмокнул мясистыми, мокрыми, как у собаки, губами. – Голубушка моя, – гудел он. – Лапушка моя, Кларочка.

В голове у нее звучали мелодии песен, перебивая друг друга, уводя куда-то. Она грезила наяву, ей казалось, она пытается поймать что-то неуловимое, ускользающее от нее.

– Ты не заснула? – спросил Фредди Уильямсон. – Одевайся скорей и поехали.

– Нет, я сейчас упакую рождественские подарки и лягу спать.

– Да ты что, Кларочка? Живо собирайся. Тебя там ждет не дождется уйма парней.

Она отрешенно стояла посреди комнаты, думая о пылком и застенчивом молодом человеке, который не мог вспомнить песню.

– Вот сонная тетеря, – сказал Фредди Уильямсон. – Где ты витаешь? Очнись!

Неожиданно он по-мужски, грубо обхватил ее за талию, чуть не оторвав от пола, прижал к себе и влепился мокрыми губами в ее щеку.

– Давай, а? – бормотал он. – Ну сколько можно держать себя в узде? Когда-то ведь надо, а?

– Народу много собралось?

– Ну давай. Ну не жеманься.

– Как же я переоденусь, если ты не пускаешь?

– Все успеем, и то и другое, а?

– Нет, – сказала она.

– Тогда последний поцелуй. – И, сдавив ее, Фредди Уильямсон закрыл ей рот своими тяжелыми собачьими губами. – Кларочка, голубушка. Зачем держать себя в узде? Может, давай все-таки, а?

– Ну хватит, Фредди, хватит. Мне надо собраться. Налей себе еще и жди.

– Вот это разговор.

Пока она переодевалась, он пил джин и грузно топал по комнате. Она вышла к нему в черном жакете, с черно-красным шарфом на голове.

– Ух ты! – восхитился Фредди Уильямсон. – Вот это да! – И поцеловал ее еще раз, неуклюже и грубовато проведя руками по лицу, шее, волосам.

Когда они спускались вниз, кто-то тихонько постучал в стекло входной двери.

– Полиция, – сказал Фредди Уильямсон. – Видно, забыл включить сигнальные огни в машине или еще какая ерунда.

Но, открыв дверь, Клара увидела молодого человека, который не мог вспомнить песню. Он тут же приподнял шляпу.

– Извините, ради бога… Вы уходите?… Прошу прощения.