Рождественское утро
Шрифт:
Я начал тренироваться: лежал без сна и считал, сначала до пятисот, потом до тысячи, стараясь услышать, как часы на башне Шендон пробьют одиннадцать, а потом и двенадцать часов. Я был уверен, что Клаус придет ровно в полночь - идет-то он с севера, значит, сначала обойдет наш район, а уж потом - южную сторону.
Иногда я умел быть очень дальновидным. Беда только, что дальновидность эта не всегда была направлена куда следует.
Я так увлекся всеми этими подсчетами, что думать о маминых заботах мне было просто некогда. Я, Санни и мама ходили в город, и, пока она делала покупки,
В канун рождества отец принес с работы жалованье и деньги отдал маме. Она с сомнением пересчитала их, и лицо ее побелело.
– В чем дело?
– раздраженно рявкнул он.
– Что тебе не так?
– Что не так?
– переспросила она.
– И это на рождество?
– А ты думаешь, мне на рождество платят больше?
– съязвил он и сунул руки в карманы, словно защищая то, что там осталось.
– Боже мой!
– в смятении пробормотала она.
– А в доме ни пирога, ни свечи, ничегошеньки нет!
– Ну ладно, ладно, - закричал он, распаляясь.
– Сколько стоит твоя свеча?
– Ради всего святого, - воскликнула она, - может, отдашь мне все деньги и не будешь устраивать сцен при детях? Неужели ты думаешь, что я могу лишить их радости в такой день?
– Считай, что тебе и твоим детям не повезло!
– взревел он.
– Я, значит, должен от сочельника до сочельника гнуть спину, а денежки ты будешь выбрасывать на игрушки? Вот, - добавил он и кинул на стол две монеты по полкроны.
– Больше не получишь, так что распорядись ими с умом.
– Правильно, остальное получат бармены, - горько сказала она.
Позже она пошла в город, уже без нас, и принесла много свертков, в одном из которых лежала рождественская свеча. Мы подождали отца, но он все не приходил, и тогда мы сели за стол без него и стали пить чай с рождественским пирогом, а потом мама поставила Санни на стул, дала ему чашу со святой водой - побрызгать на свечу - и, когда он ее зажег, сказала: "Небесный свет да озарит наши души". Она была расстроена, что нет отца, ведь обряд со свечой совершают самый старший и самый младший в семье. Когда мы повесили чулки у изголовья наших кроватей, отца все еще не было.
Начались два самых трудных часа в моей жизни.
Мне страшно хотелось спать, но я боялся упустить железную дорогу, и вот лежал с открытыми глазами, придумывая, что надо сказать Клаусу, когда он придет.
Я говорил с ним по-разному, то игривым тоном, то серь-"
езным, потому что старичкам нравятся разные дети:
одним - скромные и воспитанные, другим - озорные и веселые. В общем, я все отрепетировал, потом для компании попробовал разбудить Санни, но он спал, как сурок.
Часы на Шендоне пробили одиннадцать, и вскоре я услышал, как щелкнула задвижка, но это оказался всего лишь отец.
– Привет, жепупгка!
– воскликнул он, как бы удивляясь, что мама его ждет, потом смущенно захихикал.
– Что так поздно засиделась?
– Ужинать будешь?
– бросила она.
– Нет, не хочу. Я заглянул к Денипу, и он попотчевал меня жарким из свинины (Денин -
Жуть как люблю жаркое из свинины... Это что, уже так поздно? притворно удивился он.
– Знай такое дело, я бы заглянул в церковь на полуночную мессу, "Адесте"
бы послушал. Обожаю эту молитву, прямо за душу берет,
И он замурлыкал фальцетом:
Adeste fideles
Solus domus dagus.
Латинские молитвы отец вправду обожал, особенно когда бывал навеселе, но он совсем не понимал слов и придумывал свои, и это всегда приводило маму в бешенство.
– Глаза мои тебя бы не видели!
– воскликнула она, как кипятком ошпарила, и закрыла за собой дверь. Отец захохотал, будто мама очень удачно пошутила; потом чиркнул спичкой, раскурил трубку и какое-то время шумно ею попыхивал. Полоска света под дверью поблекла и совсем исчезла, а он все с чувством распевал:
Dixie medearo
Tutum tonnm tantum
Vonite adoremus.
Он безбожно перевирал слова, но легче мне от этого не было. Бодрствовать в таких условиях - это оказалось выше моих сил.
Проснулся я перед рассветом и сразу понял - случилось что-то ужасное. В доме стояла тишина, наша детская была погружена во тьму. Через окно,, выходившее на задний двор, виднелось небо - на нем уже появились серебряные прожилки. Я выскочил из кровати проверить свой чулок, но уже знал - случилось худшее. Клаус пришел, когда я спал, и совершенно не разобрался, кто я и что, - он оставил мне какую-то свернутую книжонку, ручку и карандаш да еще пакетик леденцов за два пенса. "Вверх-вниз" и то лучше! Я был до того ошарашен, что не мог даже думать. Эх, Клаус, ты летаешь по крышам, пролезть в трубу для тебя плевое дело, а тут так оплошал!
Но интересно, что он принес этому проныре Санни?
Я подошел к его кровати и ощупал висящий над ней чулок. Похоже, этому зубриле и подлизе досталось не многим больше - в чулке у него лежал такой же, как у меня, пакетик леденцов да еще пистолет с пробкой на веревочке такой за шесть пенсов можно купить в любой лавке.
Но все-таки пистолет - это пистолет, уж во всяком случае, лучше дурацкой книжонки. Шайка Догерти иногда дерется с оравой из Строберри-лейн - чтобы те не приходили играть в футбол на нашу дорогу. Мне этот пистолет очень даже пригодился бы, а Санни он ни к чему - в шайку его никто не возьмет, даже если он и захочет.
И вдруг... это было словно указание сыше, с самих небес! Что, если я заберу пистолет себе, а Санни отдам книгу? В шайке от Санни никогда не будет толку - он любит читать. Такой усердный ученик может много чего вычитать в моей книжке! А Клауса он, как и я, не видел, значит, и расстраиваться не будет. Кому станет хуже, если я поменяю подарки? Никому. Да я даже сделаю Санни добро, знай он об этом, сам бы меня потом благодарил. Мне вообще это нравится - делать людям добро. А может, Клаус и сам так хотел распорядиться, да перепутал наши чулки. Что ж, ошибки со всяким случаются. И я положил книгу, карандаш и ручку в чулок Санни, а пистолет - в свой. Потом лег в постель и заснул сладким сном. Да, предприимчивости в те времена мне было не занимать, это точно.