Рождество Ирвина

Фейбео Мишель

— Щасливого Роздества, идьёт!

— Что это? — коробок не весил почти ничего, но, с другой стороны,

и шприц, наполненный героином, почти ничего не весит.

— Думаешь, я тебе морфий подарил? — гаркнул, прочитав мысли Ирвина, старикан. — Я Роздественский дед, я дурь не толкаю! Это настоящий презент, идьёт! Тебе он пригодится!

И головокружительно полыхнув багрецом, он со свистом исчез, всосавшись в камин, точно слива в пылесос.

Ирвин остался у елки, посреди засыпанной сором гостиной чужого дома — остался разворачивать подарок. Можно было и выяснить, что это за херня, а уж потом заняться серьезным делом — кражей. Ощущая презрение, он разрывал жеманно расцвеченную бумагу. Ему не терпелось увериться, что подарок этот — дерьмо, крохоборская побрякушка, выпавшая из задницы западного капитализма, оскорбление. Жизнь всегда смывала его в толчок, а после требовала благодарности за полупрогорклые объедки, которые ему удавалось спасти от…

И тут у него отвисла челюсть. С подарка сполз последний слой бумаги.

С его подарка.

Вопреки всем ожиданиям, он увидел именно то, чего жаждал всегда, в чем всегда так нуждался. То, что могло утешить его еще в детстве и в чем ему неизменно отказывали. Даже в лучшие из минут, выпадавших Ирвину за последние десять лет ада, — скажем, в ту, когда в кровь его впервые проникла сладкая струйка героина, — он предпочел бы вот это всему остальному. Торопливо моргая, чтобы слезы не застлали глаза, Ирвин держал свой подарок в чаше ладоней и чувствовал, как изнутри, из самого сердца, его овевает теплом.

— Поосторознее! — долетел до него сквозь ветер и снег призрачный, любовный басок Санта-Клауса. — Идьёт!

—