Рожок зовет Богатыря
Шрифт:
— Да ведь совсем дураками надо быть, чтобы вверх по течению идти! — вспылил Андрей Михалыч. — Неужели догадки нет, что к морю выходить надо! А что им там делать, в сопках-то?
— У них какие-то свои соображения, — возразил Алеша. — Мы же ведь не знаем. А вам бы, Андрей Михалыч, только браниться, честное слово!
— «Соображения, соображения!» — сердито повторил Серебряков. — Было бы у них соображение, мы бы не путались за ними по чащобам! Нет, вижу — зря я своего парня по тайге водил! Верхогляд и пустозвон!
— Ну, хоть и то ладно, что на след напали, — примиряюще сказал Иван Васильич. —
— След есть, — согласился Андрей Михалыч. — Ну что ж, пойдем по следу.
Всадники ехали шагом, боясь потерять след. След был отчетливый — смятая, еще не совсем поднявшаяся трава, сломанная головка высокорослого соцветия «царской свечи», сломанная, незагоревшаяся спичка...
След уводил их все выше и выше. Толстые деревья пропадали, начинался подлесок. А дальше густой еловый стланик преградил дорогу...
— Куда же они девались? — в недоумении пробормотал Алеша. — Свернули куда-то... Вот непонятные люди, честное слово...
— К реке свернули, — сказал Андрей Михалыч, — следы на песке.
— Ну и глаза у тебя! — покачал головой Иван Васильич. — Эва откуда увидал!
Лес на том берегу реки еще стоял освещенный солнцем. А здесь, под сопкой, на берег и отмель уже легли сумерки. Однако на песке действительно виднелись какие-то следы.
Андрей Михалыч соскочил с лошади; осторожно ступая, спустился на отмель, наклонился к следам... И вдруг выпрямился, безнадежно опустив руки.
— Что, ай на тот берег двинулись? — спросил Иван Васильич.
— Да, двинулись, — ответил Андрей Михалыч, криво усмехаясь. — Только не ребята, а сапоги с подковами.
Он хлестнул по песку плетью и вышел на берег.
— Эге, — сказал Иван Васильич, — кто-то наш след шибко путает.
— Хотел бы я это знать! — Андрей Михалыч сорвал ветку крушины и, машинально растерзав ее, бросил в траву.
— Вот ведь вы какой, честное слово! — с упреком сказал Алеша. — Люди по своим делам по тайге ходят. Попался им голубой носок по дороге, подняли, на дерево повесили — может, хозяйка искать будет, так на дереве лучше увидит... А откуда им знать, что мы по их следу побредем?
— Так что же, значит, опять к переправе? — спросил Серебряков.
Но Крылатов задумчиво оглядел темнеющие кусты, косые темно-зеленые тени, мягко расчертившие берег, и покачал головой.
— Вроде как не стоит сейчас ходить, Андрей Михалыч. Спутаем все, следы собьем. Лучше завтра с зарей. А сейчас зажжем костер, посидим тут, где наши ребята сидели... А?
— Это верно, — сказал Алеша. — И лошади отдохнут, попасутся — здесь трава хорошая.
Рано утром всадники снова стояли у переправы, у кривого дерева, лежащего через речку.
— Стойте, товарищи! — Алеша Ермолин, вытянув шею, вглядывался в воду. — Что-то, кажись, блестит на дне...
Он слез с лошади и, войдя в воду в своих высоких сапогах, пригляделся еще раз:
— Чудеса, товарищи! Честное слово!
Он снял пиджак, засучил рукав рубашки и вытащил со дна столовый мельхиоровый нож с узорной ручкой. Нож торчал среди камней, и вода не смогла утащить его.
— Видали?
— Все ясно, — кивнул головой объездчик. —
Всадники переправились на ту сторону и сразу поняли, что теперь-то напали на настоящий след. Вскоре нашли место, где был костер и ребята обедали.
— Смотрите, рыбу ели! — усмехнулся Иван Васильич, дотрагиваясь концом плети до рыбьих костей, оставшихся в золе. — Чем же они ее ловили — руками, что ли?
— Изобрели что-нибудь, — сказал Андрей Михалыч. — Голод заставил.
— От костра должен быть след, — сказал Алеша. — Давайте поищем, куда они дальше двинулись. Тут сапог с подковками нету. Ох, уж эти сапоги, честное слово!
20
Ночь наступила лунная, росистая. Полянка, на которой остались ночевать ребята, была тиха и торжественна. Порхали огромные серые ночные бабочки, похожие на воробьев. Неслышно, как видения, чертили небосклон летучие мыши. Раскрывались белые ночные цветы... Вскоре появилась иллюминация — залетали, закружились в лунном воздухе зеленые огоньки светляков. Тайга начинала свой ночной праздник.
Но ребятам было не до праздника. Они наломали груду еловых веток — ветки эти хоть и кололись, но хорошо пружинили, и ребята уже приловчились спать на них, — настроили себе постелей вокруг костра. Испекли и съели клубни стрелолиста. И, почти молча напившись горячего лимонника, улеглись кто как сумел. Катя и Светлана прижались друг к дружке, чтобы согреться. Толя повернулся к костру спиной. Сергей лежал и глядел в огонь. И лишь один Антон сидел у костра — он сегодня начинал дежурство.
Скверно было на душе у Антона. Во-первых, без обеда. Во-вторых, без ужина. Ну разве это ужин — водяная картофелина величиной с грецкий орех! В-третьих, и на завтра ничего не предвидится. В-четвертых, лучше всего сейчас лечь бы и уснуть — может, хоть во сне что-нибудь съедобное приснится!
Но спать Антону нельзя: он часовой! Да и как спать? Не особенно уснешь, когда ты сидишь голый, в одном Сергеевом пиджачке, а твоя курточка, и рубашка, и штаны, все насквозь мокрое и развешанное на кустах, сушится у костра. И потом, ведь все-таки не дома, не в своем саду. А по тайге-то — вот они, уже идут шорохи, уже похрустывают сучья под чьими-то лапами... Кто там ходит? Кто глядит сейчас из чащи на Антона? Может, волк. Может, медведь. А может, и сам рыжий хозяин — тигр! Они еще ходят по тайге...
Где-то недалеко легонько качнулась ветка, треснуло что-то... Антон вздрогнул и тут же посмотрел на Сережу: не видел ли он, что Антон задрожал? Но Сережа уже спал, подложив под щеку кулак, и ничего не видел.
Однако шорохи в тайге становились все слышнее, все смелее. Будто кто-то подходил крадучись к костру, а потом так же крадучись удалялся — может, боясь огня. На мгновенье блеснули чьи-то глаза, отразив блеск пламени, и тут же погасли. Антону стало невмоготу сидеть, прислушиваться и бояться. И чтобы разогнать свой страх, а заодно попугать и тех, кто подходит и смотрит на него из тьмы и чащи, он вдруг рявкнул во весь голос пиратскую песню: