Розовая пантера
Шрифт:
— Не за что, Маша. Приходи в любое время… И еще я хотел сказать. Про ту историю, с тем парнем, помнишь, шесть лет назад. С тем парнем, с которым ты целовалась в школьном вестибюле… Я тогда, наверное, погорячился…
— Дело прошлое. — Маша оборвала начатую фразу и вышла, не попрощавшись.
Мать тут же появилась из кухни. Спросила, безуспешно пытаясь скрыть тревогу в голосе:
— Что, поговорили уже?
— Поговорили. Я побежала, меня там ждут внизу. Да не смотри ты так, со мной все в порядке.
— Зайдешь как-нибудь?
— Зайду, — пообещала
Та вздохнула, не сумев прочитать ее мысли:
— Все время обещаешь…
— Правда зайду, мам. Ну, пока.
Поцеловала мать в подставленную щеку, распахнула дверь и быстро соскользнула вниз по мраморным ступеням.
— На, вот твоя десятка.
— Слушай, приди в себя, а?
— Я в себе. Поехали.
— Черт. — Глеб нажал на педаль сцепления, резко крутанул руль вправо. — И как ты себе это представляешь?
— Я? А почему я? Это ты должен себе представлять все прекрасно и отчетливо. Ты сам это все придумал…
— Ничего я не придумывал, я же просто так говорил…
— За свои слова, Глеб, отвечать нужно. Слово, говорят, не воробей… Вот здесь теперь налево поверни.
— Без тебя вижу, что налево, здесь же нет другого поворота.
«Нет другого поворота, — пронеслась мысль, — неужели и правда уже нет?»
— Ну вот и отлично, а теперь пока все время прямо.
— Послушай, а если я — пас?
— Если ты пас, значит, не видать тебе места в секретариате.
— Никогда не думал, что ты такая стерва.
— Сама удивляюсь.
— Не понимаю… Не понимаю, чего ты хочешь-то?
— А так просто. Развлечься.
— Ничего себе, развлечение. В цирк бы лучше сходила.
— Не люблю цирк.
— Ну тогда на выставку картин…
— Надоело. Там все время одно и то же.
— Маш, давай поговорим.
— Мы уже поговорили. Сколько можно об одном и том же? Ты хочешь устроиться в жизни — так устраивайся. Делай первый шаг…
— Это же глупо.
— Глупо объясняться в чувствах, которых нет, и говорить о душевной привязанности, преследуя одни только корыстные интересы. А то, что предлагаю я, — по крайней мере честно.
— Послушай, а если у меня не получится?
— Как это — не получится? Ты же сам говорил — все дело в сумме. Сумму в десять тысяч ты посчитал вполне достаточной для человека, который, как ты выражаешься, целыми днями надраивает чужие машины.
— А если…
— Если мало будет, я тебе еще принесу. Не проблема. Так что дерзай. Вот здесь направо, на Мичурина надо поворачивать.
— Знаю я эту автомойку. Не самая, между прочим, дешевая в городе…
— Я же тебе сказала: в средствах себя можешь не ограничивать. А для аванса, я думаю, достаточно будет… Стой, останови машину, не надо слишком близко подъезжать…
— О-о, — протянул Глеб, поймав отражение ее взгляда в центральном зеркале. — Я вижу, на лице появились признаки волнения… Может, ты все-таки передумаешь?
— Ошибаешься. Нет никаких признаков волнения.
Мне не о чем волноваться.
— Так уж и не о чем?
Она и сама прекрасно видела: в боковом зеркале отражалось изменившееся до неузнаваемости лицо. Третье лицо в ее жизни, не похожее ни на первое, ни на второе. «Остановись, — пронеслась в сознании здравая мысль, — остановись, не надо…»
— Вон, смотри, какой симпатичный. Жгучий брюнет, мускулы какие. Смотри, как старательно машину надраивает. Темпераментом Бог не обидел, наверное… Как тебе?
— Прекрати, мы не на базаре…
— Разве? — продолжал он свой натиск, почувствовав, что взял верный тон в разговоре, что еще немного—и она сломается, сдастся, осознав наконец всю степень безумства собственной идеи. — Разве не на базаре?
— Глеб, пожалуйста…
— Значит, не устраивает тебя жгучий брюнет. Что ж, подождем, посмотрим. Может, блондин какой появится, или шатен, или рыжий… Как ты, кстати, к рыжим относишься?
Она молчала, отвернувшись в сторону. «Дура, ты просто дура. Всегда дурой была. Зачем тебе все это нужно, кому и что ты хочешь доказать? Себе? Глебу? Или, может быть…»
— …отличный экстерьер, — снова донесся до нее голос Глеба, она увидела в зеркале отражение его лица — самоуверенная ухмылка, победный блеск в глазах. Он уже понял, что она сдалась. Он просто добивает ее. Ждет, полностью уверенный в том, что дождется — сейчас она начнет умолять его повернуть обратно, предлагая бесплатно все блага жизни, которые он рассчитывал получить с ее помощью. Не придется ему изображать из себя идиота и ломать эту глупую комедию. — Ну вот, скрылся из виду. Жаль… Ничего, сейчас снова появится, будет у тебя еще возможность оценить его достоинства. Или, может быть, кто-нибудь другой…
— Все, иди давай, — тихо сказала она, остановив поток изощренных издевательств. — Иди, я сказала.
— Так ты же… Ты же еще не выбрала… — Он определенно опешил от такого поворота событий.
— Иди, я сказала, — повторила она. — Что, забыл, как двери в машине открываются? Там, слева от тебя, ручка есть.
— Ты же еще не выбрала, — тупо повторил он.
— А нечего мне выбирать. Сам выбирай, мне все равно.
— Как это все равно? Вот тот, смотри, вон еще один показался — высокий, плечистый такой, видный весь из себя… Ты посмотри, Маш. — Он снова хватался за соломинку, пытался вновь бороться все тем же, пришедшим уже в негодность оружием, цинично нахваливая какого-то парня, оказавшегося в его поле зрения.
Высокий, плечистый. Маша не смотрела.
— Если он тебе так понравился, на нем и остановимся. Иди давай.
— Да ты же даже не посмотрела! Посмотри хоть…
Она посмотрела. Быстро отвела взгляд, вдохнула воздух поглубже и снова посмотрела. Подумала: а может быть, и нет? Она же ошиблась уже сегодня однажды, ошиблась, не заметив разницы с расстояния гораздо более близкого, может быть, и теперь ошибается. Наверняка ошибается. А если нет? Дура, сто раз дура. Ничего более глупого и более ужасного и придумать было нельзя. Более глупого, более ужасного и более гадкого…