Розы для киллера
Шрифт:
Пятаков был совершенно растерян. Пожав плечами, он сказал:
— Ума не приложу, как она могла там очутиться.
— Вы недавно сказали мне, что ничего не теряли, — напомнила Громова.
— Но это такая мелочь…
— Вы считаете? Ручка дорогая, к тому же на ней гравировка, стало быть, для вас это память…
— Но я не придал значения, к тому же потерял ее довольно давно, недели две назад! В общем, я не помню точно, когда! И вообще я удивляюсь, как она у меня несколько лет продержалась, раньше не пропала!
— Я думаю, потому и не пропала, что вы ее берегли как память.
— Я по-прежнему категорически утверждаю, что вообще никогда не был в ее квартире! И не представляю, как туда попала чертова ручка!
Громова смотрела на художника пристально и настороженно. Весь ее огромный опыт общения с людьми говорил ей, что свидетель не лжет. Он был с ней совершенно искренен, а если и нервничал, то какой же нормальный человек не нервничает в кабинете следователя? Однако его ручка найдена на месте преступления, и этому могут быть три объяснения: или настоящий убийца подбросил ее с тем, чтобы пустить следствие по ложному следу, заставив подозревать Пятакова; или Пятаков где-то в другом месте потерял ручку, а Аделаида нашла, хотела возвратить хозяину, но не успела или забыла; и наконец — третий вариант — Пятаков и есть настоящий преступник, но он избрал такую линию поведения, которая убедила следователя в его искренности: мол, ничего не знаю и знать не хочу, ищите сами доказательства моей невиновности. Что ж, поищем…
— Попробуйте вспомнить, Владимир Иванович, — продолжала Громова, — как и когда вы последний раз пользовались этой ручкой?
После долгих размышлений Пятакову удалось припомнить, что ручкой этой он пользовался на инсталляции, где был опять-таки по приглашению Аделаиды, когда записывал свой номер телефона одному человеку из мэрии. Пришлось подробно объяснять Громовой, что такое инсталляция и кто такой был тип из мэрии. Пятаков нервничал, злился на себя и на Громову, наконец вообще замолчал.
— Ладно, Владимир Иванович, я для себя сделала соответствующие выводы из вашего рассказа, а теперь расскажите мне поподробнее, какое деловое предложение сделала вам Аделаида Самсоновна?
— Мне лично она никакого делового предложения не делала, — отрезал Пятаков, — я человек неделовой. Она хотела иметь гешефты с моей женой, а поскольку они, пока моя жена жила здесь, не успели как следует познакомиться — Аделаида с ней тогда не сталкивалась, то теперь она попросила у меня, ну… рекомендаций, что ли. Я отказался, но достаточно вежливо, сказал просто, что с женой не поддерживаю никаких отношений.
— Чем занимается в Германии ваша жена?
— Понятия не имею, вообще-то она тоже художник, мы познакомились, когда учились в Академии художеств.
— И зачем она понадобилась Аделаиде Верченых?
— Не она, а ее… друг, с которым она живет в Германии. Он торговец картинами, достаточно преуспевающий.
«Понятно, почему он отказался от сотрудничества», — подумала Громова.
Пятаков, как будто прочитав ее мысли, посмотрел на Громову с ненавистью и отвернулся.
— Вы говорите, что давно уже не имели с женой никаких контактов, — продолжала Громова помягче, — а зачем же тогда вы звонили
Поскольку Пятаков угрюмо молчал, она продолжала:
— А не могло быть так, что вы с Аделаидой Самсоновной перебежали друг другу дорогу, она вам мешала, и вы решили ее устранить? Вот вам и мотив!
— Ну, знаете! — Пятаков прямо задохнулся от неожиданности. — Можете спросить Глеба, ее администратора, он был в курсе всех Аделаидиных дел, и он подтвердит, что с Аделаидой я ничем не был связан и поругался только один раз, из-за жены… — Он замолчал, чувствуя неубедительность своих доводов.
— Спрошу и Глеба, обязательно спрошу, — зловеще, как показалось Пятакову, пообещала Громова.
Нина Ивановна позвонила мне в субботу днем.
— Наташенька, у Володи неприятности, — зашептала она в трубку. — Его в милицию вызывали.
— А вы откуда знаете? — удивилась я, неужели Володя проболтался.
Я от Веры знаю, от Веры, она там, в галерее, уборщицей, ее Володя и устроил. Там все уже знают, и вообще полгорода знает, потому что художники — это такой народ, они ведь на работу не ходят, целый день дома сидят и по телефону разговаривают, — в голосе Нины Ивановны послышались осуждающие нотки, как будто она сейчас занималась не тем же самым. — Так вот насчет Володи: вызывали его вчера и такого страха нагнали, вроде бы его подозревают.
— Что? — закричала я. — Да они там что — совсем рехнулись?
— Ох, не знаю я, в чем там дело, а ты бы пришла, поговорила с ним, он сейчас у меня. Сидит, молчит, в одну точку смотрит. А вчера вообще выпивал…
— Час от часу не легче! Он что, вообще-то — употребляет?
— Что ты, что ты, — затараторила Нина Ивановна, сообразив, что ляпнула лишнее. — Боже сохрани, только по праздникам! Я потому и забеспокоилась, что Для него такое поведение нехарактерно! Так зайдешь?
— Зайду, — вздохнула я.
Мало мне троих детей, так вот еще теперь придется возиться со взрослым дядей.
Володя сидел на диване, рассеянно почесывая Ромку за ушами и бездумно уставившись в экран телевизора.
— А-а, — улыбнулся он, — пожарная тревога! Теща не дремлет… человека нужно спасать.
Я рассердилась и спросила достаточно холодно:
— Что у тебя стряслось? Зачем в милицию вызывали?
— Дело шьют, — опять улыбнулся он, но улыбка вышла безрадостная.
— Слушай, не валяй дурака. Мне некогда, — я уже пожалела, что поддалась на тещины уговоры и пришла.
— Ты пойдешь со мной в кино? — неожиданно спросил он.
— Нет, — отрезала я, — у меня куча работы, и хозяйство запущено.
— Так я и думал, — удовлетворенно кивнул он, — все сходится.
— Что сходится?
— Сначала неприятности с милицией, потом про это узнают все в городе, потом отворачиваются знакомые при встрече, потом уходят женщины, потом перестают пускать в приличные дома, потом отказывают в заказах на работу…
— И в результате у тебя остаются всего два друга — собака и бутылка, — подхватила я. — Ты тихо спиваешься и однажды замерзаешь в собственной парадной, и на могиле твоей проливает горькую слезу только верная теща… Что, очень себя жалко?