Розыгрыш
Шрифт:
– Об овцах уже написано, - возразил Дроздов, качнув головой в сторону шкафа с забракованными рукописями, среди которых был и последний роман Ковальчука - о внедрении в одном из целинных совхозов передовых методов животноводства, в том числе искусственного осеменения овец.
– А поскольку об овцах уже написано, теперь в самый раз перекинуться на верблюдов...
– Или на слонов, - прикрыв трубку ладонью, ввернул Ребров.
– Смотришь, и на госпремию потянет...
Они еще ничего не знали, потешаясь над Ковальчуком...
–
В наступившей тишине долго, настойчиво звонил телефон, но никто из нас не поднимал трубку.
– И все-таки мне как-то не верится, - проговорил Никитин задумчиво, выйдя из-за стола и прохаживаясь по комнате взад-вперед.
– Заменить Старика... Живого классика... Горьковского питомца... И на кого?.. Как хотите, - он поскреб макушку, - а в голове у меня не укладывается...
– Старик неуправляем, - сказал Дроздов.
– То есть не то чтобы неуправляем, но с ним хочешь не хочешь, а надо считаться: имя, авторитет, старые заслуги... А Федя Ковальчук... "Партия велела: "Надо!" - комсомол ответил: "Есть!"
– М-м-мда-а...
– Пыжов старательно и без всякой надобности протирал очки.
– Пожалуй, Федя и вправду подходящая кандидатура. Во-первых, полная бездарность. Во-вторых - безупречная репутация: работал в обкоме инструктором... К тому же - фронтовик...
Ребров не дал Николаю загнуть третий палец:
– Да он всю войну вохровцем был, пленных стерег!..
– А нога?..
– С вышки свалился!..
Взорвав общее молчание, Пыжов грохнул вдруг обоими кулаками по столу, чуть не проломив полированную столешницу:
– Ну, скоты!..
– выдохнул он, побагровев.
– Ну, подонки!.. Ну...
Затем последовали выражения, усвоенные им в родной деревне, потом на флоте, где служил он действительную, потом в литературной, высокоинтеллектуальной среде, придавшей им окончательный блеск... Не знаю, какую часть из них ухватил появившийся в этот момент на пороге Федя Ковальчук.
IV
Как бы там ни было, ухватил или нет, радостная улыбка не покидала его красного, жаркого, блестевшего от пота лица, пока он каждого из нас прижимал к груди, похлопывал по плечам и спине. При этом он шепнул, ткнувшись в мое ухо мокрыми, вытянутыми трубочкой губами:
– Настаивают...
– Федор, да ты никак на похороны приехал?
– Пыжов измерил Ковальчука взглядом с головы до ног и затем с ног до головы.
– Черный весь... Так ведь никто еще вроде не умер...
– Зачем же - на похороны?..
– рассмеялся Ковальчук.
– Наоборот!..
– Наоборот?.. Это как это - наоборот?..
– сверкнул разноцветными (один зеленый, другой голубой) глазами Валентин Ребров.
Мы стояли посреди комнаты, окружив Ковальчука кольцом. Он поежился.
– Вижу, вам все-про-все
– улыбку смыло с его лица, оно сделалось озабоченным, с оттенком торжественности.
– Так у меня от вас никаких секретов... Я только что оттуда...
Он медленно, никого не пропуская, оглядел нас - одного за другим.
– Был разговор...
– он выдержал паузу.
– Очень важный разговор... Только раньше я хочу все с вами обсудить... Поскольку, чтоб вы знали, против вашего желания никогда я не пойду... Ведь у меня, сами знаете, никого ближе вас нет...
Голос его дрогнул. Карие, в легкой поволоке глаза его потемнели и увлажнились. Он достал из кармана сложенный квадратиком платок, провел по набрякшим в подглазьях мешочкам.
Нам сделалось не по себе.
– Что ты, Федор... Мы тебе верим...
– Дроздов похлопал своей широченной ладонью Ковальчука между лопаток.
И за ним все мы - кто похлопал его по плечу, кто пожал ему локоть или запястье. В дверь к нам уже засматривали авторы, иные порывались зайти... Не в наших правилах было заставлять их дожидаться в приемной или коридоре, Ковальчуку это было известно.
– Надо потолковать...
– предложил он.
– Как вы насчет пельмешек?..
– он повеселел, намекая на давно нами освоенную пельменную поблизости от редакции.
– Тем более, - подмигнул он, - я кое-что с собой прихватил...
– Неужто "польску выборову"?..
– полюбопытствовал Пыжов.
– Ее, милую...
Надо заметить, что в те годы мы предпочитали всему другому "польску выборову" не только из-за крепости (45о против обычных 40о), а и потому, что таким способом выражали солидарность с польским народом, боровшимся за свободу.
Мы договорились с Ковальчуком о встрече. Разумеется, на сей раз и пельмени, и "польска выборова" были только предлогом.
V
– Так вот, панове, был разговор, и разговор серьезный, - говорил Ковальчук, разливая "выборову" по бумажным стаканчикам, в целях маскировки окружавших водруженную посреди стола бутылку с "боржоми". Мы ждали, когда нам принесут заказанные, как всегда, двойные порции пельменей - кому со сметаной, кому с томатным соком, кому с бульоном, кому с красным перцем и уксусом.
Ковальчук разлил водку, завинтил бутылку крышечкой и спрятал под стол, рядом с еще непочатой бутылкой.
– Был, был разговор...
– повторил он задумчиво.
– И что в итоге?
– нетерпеливо подтолкнул его Ребров.
– А что ж в итоге?..
– Ковальчук смотрел прямо перед собой, как бы в открывшуюся ему одному щель в пространстве.
– В итоге было сказано: готовьтесь, товарищ Ковальчук, принимать журнал...
– А как же Старик?..
– спросил кто-то.
– На пенсию.