Ртуть и золото
Шрифт:
– Младенцев? Всего одного, три года назад, в Ревеле, – признался чуть смущенно молодой акушер. – Но там был запущенный сифилис, и костей-то не осталось толком… Остальные же роды были удачными – все пять. Правда, дядя.
– Акушерка моя болеет, я рад буду, если ты со своими щипцами ее подменишь. – За окнами послышался звон колокольцев и ржание коней – верно, роскошный экипаж пожаловал во двор госпиталя. Профессор подошел к окну посмотреть и проговорил лукаво:
– Ты же, Яси, не видишь место акушерки – венцом своей карьеры? Чего
– Я хотел бы подыскать замену почившему моему де Лиону, – честно признался Яков, – мое призвание – личный хирург благородного кавалера. Если бы ты помог мне найти такого человека в Москве – какого-нибудь в меру болезненного придворного интригана…
– Вот один такой, – перебил его Бидлоу, кивая на окно. – Через минуту будет тут. Молод, умен, образован по-европейски, божественно прекрасен, отмечен вниманием высочайшей особы… И – увы – доверчив, завистлив и, что парадоксально – глуп…
– К вам барон… – в дверь просунулся санитар, увидел Якова и оттого фамилию барона благоразумно проглотил. – Рвется неистово…
– Зайди в смотровую и послушай, – профессор указал Якову на белую застекленную дверь. – Можешь и подглядывать, если желаешь посмеяться. Визиты сей особы – всегда феерия. А ты – приглашай барона, – кивнул он санитару. – Нижайше проси.
Яков вовремя успел отступить за дверь смотровой. Окутанный тайной и морозным духом барон ворвался в профессорский кабинет – и длинный плащ летел за ним, как хвост дракона. Яков с любопытством следил сквозь стеклянную дверь, чуть сдвинув в сторону полотняный занавес – что же там за барон? Дядя так аттестовал его, словно лакомую конфету.
Он и в самом деле был конфета, этот загадочный индивид. Одет дорого и с немалым вкусом – что само по себе драгоценная редкость для Москвы. Длинные волосы темно-русыми локонами лежали на плечах и блестели при этом, как зеркало. Барон был высок и строен, с большими фаянсовыми глазами и продолговатым розовым лицом в бархатных родинках, с припухлыми губами и высокомерным остзейским прикусом. «Кто же это?» – тщился угадать Яков, припоминая галантов высочайшей особы. Бюрен? Корф? Левенвольд?..
– О, гран профессоре! – гость подлетел к профессору и навис над ним – со всей высоты своего роста, он был длинный и тонкий, как молодая лоза.
– Всегда рад видеть вас, барон, – отозвался доктор Бидлоу. – Что привело сегодня в нашу скромную обитель – покровителя наук и благосклонного мецената?
Благосклонный меценат словно ждал этого вопроса, он склонился над профессорским ухом и зашептал так страстно и громко, что даже Яков разобрал слова: «wachs» – воск, и «b"alle» – шары. От этих шаров профессор отшатнулся и отвечал вполголоса, с трудом сдерживая – то ли гнев, то ли смех:
– Вы же образованный человек, барон, и жертвовали нашей библиотеке собственные медицинские книги – неужели совсем не читая?
– Я прочел все книги, которыми имел честь
– Ваши смелые желания вас погубят. Могут и убить. Как раз сейчас пожаловал на перевязку кулачный боец, имевший неосторожность вживить под кожу – всего лишь под кожу правой руки, барон, она у него ударная – все эти опасные излишества, и шарики, и воск. Я велю привести его к вам. Увидите наглядно, что бы вас ожидало. Михаил!
В дверь просунулась голова санитара.
– Михаил, пригласи к нам Рамильку.
Санитар убежал – в коридоре послышался его топот.
Барон тряхнул локонами и промолвил с отчаянием:
– Курсируют слухи… – он замялся. – О том, что конкурент мой – я не желаю его называть, но вы, профессор, конечно же, поняли, о ком я, – уже подверг себя подобной процедуре, и успешно. Мне рассказывали, что в восточнопрусской тюрьме, где он отбывал свое заключение, такие операции в порядке вещей, и узники покидают узилище весьма… хм, обогащенными.
– А через пару недель их настигают антонов огонь и гангрена, – продолжил мрачно Бидлоу. – А слухи ваш конкурент сам и распускает. Имел честь его осматривать – все у него как у всех.
Барон от этих слов расцвел, на лице его так и читалось: «Неужто правда сие?»
– Рамилька! – провозгласили за дверью, и санитар втолкнул в кабинет смущенного детину, стриженного ежиком. Правый детинин кулак был неплотно забинтован.
– Рамиль, попрошу вашу ручку, – профессор размотал повязку, и даже до Якова в его смотровой шибанул гнилой дух. – Вот, барон, на что вы желали себя обречь. И у Рамильки – всего лишь рука, а вы покушались на сокровенное…
Барон прекратил цвести, позеленел и пошатнулся. Вероятно, его обширные познания в науках были лишь теоретическими.
– Михаил, нашатырь! – недолго думая, приказал профессор и подтолкнул Рамильку к выходу. – Спасибо, друг мой, ты свободен. Внизу тебя перевяжут.
Подоспел Михаил со зловонной тряпкой, барон вдохнул нашатыря и вновь порозовел – он был человек молодой и здоровый.
– Я, пожалуй, поеду, профессор, – сказал он задушенным голосом. – Благодарю за консультацию. Вы мой ангел-хранитель, уже в который раз ловите меня – на краю пропасти.
– Всегда рад служить, – поклонился Бидлоу.
– Я имел смелость заказать в Женеве книги для медицинской библиотеки, не откажите принять, – барон мило улыбнулся, показав сахарные зубы.
– Премного благодарю – и за себя, и за студентов, – профессор проводил гостя до порога.
Когда хвост плаща прошуршал по коридору, перемежаясь с горохом шагов провожатого-санитара, доктор Бидлоу наконец дал волю смеху:
– Выходи же, Яси! Как тебе превосходный меценат? И это еще не худший экземпляр, поверь. Он хотя бы читает.