Рубеж. Пентакль
Шрифт:
Молчал.
Неподалеку, порвав сорочку на полосы, Юдка перевязывал есаулу его разбитую башку. Пан Ондрий терпел, только время от времени шипел сквозь зубы от боли. Однако от разных уместных здесь высказываний, на удивление, воздерживался.
Логин глянул на дочку, на ведьму: ни царапины.
Как так?!
– Я им глаза отводила, – пояснила ведьма. – А вот с героем мне бы не сладить – под заклятием он, в бою ему глаза не отведешь. И от клина моего увернулся. Если бы не он, – Сале кивнула на чумака, близ которого как раз хлопотала Ярина, – да не сигнал отхода…
Хведир
А от Грома так ничего и не нашли, кроме шапки драной.
Добрая оказалась последняя заначка у москаля…
Сигнал трубы застал всех врасплох. Сотник невольно схватился за шаблю, обернулся.
В выбитых воротах, в сопровождении двух глашатаев, стоял пан Рио собственной персоной. В уже вычищенном, сверкающем на солнце доспехе, но без шлема и без меча.
Парламентер, значит.
Где ж он катюгу своего забыл, парламентер?..
– Его Светлость князь Сагор, недавно прибывший в ставку наместника Серебряного Венца, имеет честь пригласить господина Логина Загаржецкого, сотника Валковского, к себе на официальные переговоры. В знак своих мирных намерений и как гарантию взаимного доверия Его Светлость оставляет вам в качестве заложника собственного сына и единственного наследника, княжича Тора.
Один из глашатаев вывел вперед мальчугана лет трех, до того прячущегося у героя за спиной.
Знатно наряжен был хлопчик: малиновый камзольчик из тканой парчи, розовые панталоны из атласа. На узконосых туфлях поблескивали золотые пряжки.
По-кнежски.
– Господин сотник! Это действительно княжич Тор! – в возгласе Сале дрожало изумление.
Мальчик посмотрел на защитников фортеции круглыми глазенками, поморгал – и испуганно прижался к ноге глашатая.
– Итак, господин сотник соблаговолит проследовать со мной в ставку князя? – как ни в чем не бывало осведомился герой Рио.
Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра
– Слышь, панове? – вяло спросил Мыкола Еноха, глядя в ближайшее окно. – Може, того… може, пролом завалим, а?
Ворота с грехом пополам закрыть удалось.
– Чем? Cвиными хрящиками?
Это есаул. Смотрит на меня, будто ждет: сейчас я потянусь и достану ему из воздуха дюжину каменщиков с мастерками наперевес.
– А хрен его маму знает, чем… чем есть, тем и завалим?
В углу, на кипе покрывал, стонал раненый чумак. Утихал, ворочался и снова начинал всхлипывать горлом. Родственник, подумалось мне. Всерьез подумалось, без иронии. Сын моей Ярины, сводный брат Денницы… мне в рожу однажды двинуть хотел – и вправду родственник!
Ближе некуда.
Жаль, так и не сошлись накоротке.
– Пропадем мы здесь без панихиды…
Это опять есаул. Не отводит взгляда, прикипел. Ну, чего уставился? Ждешь, когда опять вместе из трещотки палить станем?
Отвел взгляд.
На братьев-Енохов глянул, на женщину-Проводника, на Иегуду бен-Иосифа, в чьей рыжей
Снова – на меня.
– Эх, погинем всем куренем ни за чих мышиный… Гей, чортяка! – ты хоть сковородку старому Шмальку в пекле вычисти, с песочком!
– Вычищу, – пообещал я, и есаул кивнул, будто благодаря.
Сотника Логина ждали уже больше трех часов.
Из окон хорошо был виден лагерь, княжеская ставка с поднятым над шатром знаменем: радуга на лазури.
Издевательство, не знамя.
И тем же издевательством, смертной радугой полыхал горизонт от края до края; и небо разноцветьем приговора валилось на головы.
Насквозь.
Убитых мы оставили во дворе, в тени галереи. Сперва хотели занести в замок, в погреба, где холодок, – раздумали. Да и Мыкола не позволил. Уперся: не рядом же с пленным Мацапурой брату родному лежать? Пусть напоследок вольным воздухом долюбуется всласть. «А разве есть плач перед Святым, благословен Он? – запел, раскачиваясь, Иегуда бен-Иосиф на Языке Исключения, и никто не посмел перебить Заклятого, оборвать непонятную речь. Лишь переглянулись с одобрением: свой своих отпевает, после честной баталии, в последний путь-дорожку. – Ведь сказано: нет печали перед лицом Его – блеск и слава перед лицом Его, сила и радость в месте Его…»
– Славно, – вспушил усы есаул; подбоченился лихо и еще раз бросил:
– Славно…
На стенах никого не оставили: зачем? Здешние вояки трижды в трубы загорланят, прежде чем в атаку пойдут. Вот вернется Логин, пропоет звонкая медь – и пойдем собирать последнюю жатву.
Совсем ты черкасом реестровым заделался, глупый каф-Малах, и думы у тебя черкасские, и слова…
– Идет! – выкрикнул бурсак Хведир от другого окна. – Дядьку Ондрий! Идет пан сотник! Смеется!
Я погладил руку сына моего. Слабую, безвольную руку. Спи, малыш. Я здесь. Вот и сотник Логин, за кем гонял ты меня путями кромешными, скоро здесь будет.
Значит, жизнь продолжается, сколько там ее ни осталось.
Спи.
Гуляй в Саду Смыслов, набирайся силенок… совсем большой ты у меня стал…
Под ногами заскулили. Тихонько, жалобно, молочным кутенком у забора. Я опустил взгляд. Укрывшись в тени скамьи, в малиновом своем камзоле и розовых панталонах, словно облитый с ног до головы молодой кровью или вином, прятался забытый всеми княжич Тор. Встретившись со мной глазами, мальчишка разом замолчал, втянул пушистый затылок в плечи – и все норовил достать, прижаться щекой к запястью моего Денницы.
Наверное, видел в нем единственную защиту, единственное знакомое существо.
Еще подумалось: мы с местным владыкой одного поля ягода. Оба сыновей в заложники, не колеблясь, отдали. Он – чужим людям; и я – чужим людям. Что дала мне моя хваленая свобода? Смерть Ярины? Женщины, щедро подарившей Блудному Ангелу самое себя?.. И в смерти не нашлось тебе покоя, отчаянная ты, гибельная, мимолетная любовь! Муки сына моего, лишенного детства? Хлеб Стыда?! Не лучше ли было погибнуть, дать честно растоптать последнюю искру еще там, в бою у Рубежа?!