Рубеж. Пентакль
Шрифт:
– Ты куришь, – отметил он очевидное, но прежде невиданное.
– А у вас дождь, наверняка все залило, но ты – не куришь, – согласилась девушка, затягиваясь в последний раз и бросая окурок в ближайшую лужу. – Вывод: мои обстоятельства сложнее.
Он поглядел Нине в глаза и понял, что игры в прикладную психологию кончились. Совсем. На миг Максим пожалел, что пришел. Но раз пришел…
– Помочь могу?
Беспомощный по форме и по содержанию вопрос подразумевал любой ответ. От просьбы ссудить двадцатью рублями до предложения совершить
– Можешь. Соверши чудо.
Странно, но Максим словно этого и ждал. Влажная ладонь скользнула в карман штормовки.
– Единственная ценная вещь у меня, кроме зачетки. Но зачетка чудес не творит. Это – может.
Сорвавшаяся с жестяного карниза капля умыла сердолик.
– Заходи в дом, я чай заварила. – Нина осторожно взяла в руки бусину, на миг задумалась. – На ней ведь кровь, правда? Твоя?
– Эта девушка из кургана должна тебя полюбить.
– Должна была бы, – уточнил въедливый Максим. – А главное – за что?
В жестяных кружках дымился чай, штормовка сохла у горящей электроплитки. За окном шумел ливень, переходящий в потоп.
– Скифы верили в вечную жизнь. Поэтому не «бы», – невесело улыбнулась Нина. – А за что… Ты ведь ей эту вечную жизнь подарил заново, разве не так? Навел порядок в царстве мертвых?
Сердоликовая бусина лежала на столе, рядом с пачкой рафинада.
Максим кивнул:
– Именно. Могу пересказать соответствующую главу из монографии Абаева. И ведь что интересно, Нина? За эти дни мы обсудили с тобой не только все обязательные для интелей…
– Прости? – Кружка в руке девушки дрогнула. – Ах да, опять Стругацкие!
– И опять «именно». Все обязательные для интелей темы, даже перешли на дополнительную программу. Это с одной стороны. С другой же… Я, как предатель на допросе, выложил о себе все, включая сагу о дедушке, Максиме Ивановиче, который умудрился именно в здешних местах сложить свою комсомольскую голову в самый разгар коллективизации. И ты слушала, как будто тебе интересно.
Кружка в ее руках вновь дрогнула. Кипяток плеснул на пачку с сахаром.
– Мне было интересно, Максим. Если не веришь, то… поверь. Могу продолжить. Я о себе ничего не рассказывала, а ты, как истинный… интель, не спрашивал. А теперь тонко намекаешь, что мои неприятности где-то там.
Максим поглядел в залитое белой водой стекло. Темнеет; если будет лить всю ночь, прощай, Большой Курган!
– Разве что очень тонко, Нина.
Девушка поставила кружку на стол, вытерла мокрое запястье носовым платком, закусила губу.
– Тебе нужно было уйти сразу. У тебя и так хватает проблем с твоим курганом.
– То, что я не русская, ты уже понял.
Максим пожал плечами. Сам он, будучи насмерть обруселым украинцем, все-таки не видел в том особой беды. Более того, казацкие гены порою нашептывали ему, что русским
Теперь они сидели на кровати – панцирной, с никелированными шариками по углам. Нина – возле пододвинутой к стене подушки, он – на противоположном конце. Между ними громоздился полуразобранный рюкзак.
– Я не только не русская… Остальное домысли себе сам. Извини, не могу.
На сей раз Максим моргнул – не хуже Сергея Сергеевича. Почему-то подумалось о чилийских эмигрантах. Нет, не похожа.
– Домысливать не хочу. Извини – взаимно.
Девушка провела рукой по лицу. Затем в ее ладони оказалась знакомая бусина.
– Хорошо! Домыслю сама. Представь, что я – та самая скифская девушка, которую ты похоронил. Но ты совершил ошибку: кровь нельзя смешивать с вином. Вместо погребального ты провел совсем иной обряд. Так?
О черепе и всем, с ним связанном, Максим рассказал ей сам. И сразу понял – зря. Теперь понял это вторично.
– Вином и кровью ты вызвал ее из небытия, заставил вновь вдохнуть воздух, выпить воды, поговорить с живыми людьми. Но твоей крови хватит ненадолго. Ей… Мне скоро придется уйти – вернуться под землю, в темноту, в Ничто. Новая кровь не поможет, требуется другое чудо. Скажем…
Нина перекатила бусину по ладони, осторожно коснулась пальцем.
– Скажем, сердолик должен засветиться.
– Это будет причиной или следствием?
Максим постарался, чтобы вопрос звучал в меру иронично. Но очень в меру.
– Еще не знаю.
За окном лил дождь, красным огнем горела спираль электроплитки, дымился окурок в пустой банке из-под сайры. Штормовка еще не высохла, и Максим, сам промокший, изрядно продрог. Из открытого рюкзака на него смотрел вязаный свитер, но претендовать на такую роскошь закоренелый интель не решился. Нине же было не до штормовки – и не до свитера тоже.
– Теперь я поняла, кто из нас старше, – внезапно заметила девушка. – Это не упрек, хвалиться тут нечем. Я тоже мечтала бы играть в раскопки курганов. Очень сильно…
В эту минуту Максиму срочно захотелось повзрослеть. Курган для этого не годился. Он поглядел на бусину в ее ладони.
– Ты… Ты выйдешь за меня…
Сердолик исчез. Ладонь Нины дотянулась до его губ. Надавила.
– Дождь, кажется, кончается… Ты очень хороший мальчик, Максим.
Мертвый царь увидел солнце через два дня.
Боги устали. Слишком древние, слишком утонувшие в толще памяти, своей и чужой, они сделали, что сумели. Не помогло. Осквернители были молоды, с горячей кровью, острым холодным умом и ненасытной жаждой. Их не ждала вечность, под их кедами чавкала холодная грязь, в которую им всем предстояло очень скоро уйти. Поэтому они спешили насладиться мигом победы, счистить мокрую землю с золотой диадемы, с радостной усмешкой поднять к растерянному солнцу парадный царский меч, поглядеться в умерший лик серебряного эллинского зеркала.