Рубеж. Пентакль
Шрифт:
Она едва не выронила свою ношу.
Судорожный взмах – и драгоценная искорка, кувыркаясь, полетела в снежную пелену.
– Батька! Лети… лети, батька!
Визг проклятого ребенка слился с порывом налетевшего сбоку, предательски, ветра. Проморгавшись, Сале увидела совсем рядом с собой героя Рио – тоже в седле. Князь не ошибся в выборе: сдерживая пляшущего жеребца, герой показывал женщине пойманный на лету золотой медальон.
Тот, что урод-дитя все время таскал на шее, заходясь истошным воем, едва кто-нибудь хотел посмотреть цацку или, упаси небеса, потрогать.
Сокровище,
– Себе! – Женщина сорвала горло, перекрикивая вьюгу. – Себе оставь!
Герой кивнул. Сплюнув через губу замысловатое ругательство (странно… раньше за ним вроде бы не водилось!..), Рио растянул цепочку, которая, словно живая, удлинилась под напором его пальцев; прикинул на глазок – и решительно сунул голову в образовавшуюся петлю.
Миг, и медальон уже постукивает о зерцало доспеха.
– Батька!.. батька, лети!.. лети…
Портьера надежно закутала крик.
Кони рванули с места, и за спинами беглецов злобно громыхнул засов.
«Чумака… жалко Чумака, – верхним чутьем уловила женщина обрывок мысли консула. – Замордуют ведь парня…»
Сале тесней прижала к себе сверток с ребенком.
Ей не было жалко Чумака-предателя, в беспамятстве валявшегося во флигельке, под присмотром краденой невесты.
Ей никого не было жалко; даже себя.
…эту скачку сквозь метель и выстрелы Сале запомнит навсегда.
Кобыла неслась стремглав, дробно стуча копытами, все силы уходили на то, чтобы удержаться в седле, не выронить ношу и не потерять во мгле спину скачущего впереди Рио. Кое-где в снежной круговерти красноватыми очами чудовища светились оконца редких хат; дважды кони прыгали через украшенные горшками плетни, расплескивая черепки звонкими ударами копыт – дыхание перехватывало, а отдышаться не было ни сил, ни времени. Потом, бешеным метеором, дико вырвалось из тьмы оскаленное лицо консула. Локоны на висках Юдки висели двумя рыжими сосульками; глаза, и без того выпуклые, сейчас чуть ли не вылезали из орбит. «За мной!..» – Сале так и не поняла: почудился ли ей страшный шепот или это и впрямь было на самом деле.
Чужая рука дернула поводья кобылки, разрывая лошади рот удилами, а сбоку, из хаты выбегал сердюк-квартирант в подштанниках и кожухе нараспашку, паля в метель из двух пистолей. Ребенок на руках притих, сжался в теплый, просто горячий комок; Сале казалось, что она везет собственное, вырванное из груди сердце.
Сердце, которого у нее давно не было.
Земля билась и грохотала где-то далеко внизу, раскалываясь кувшином под копытом. «Так гибнут Сосуды!.. так гибнут…» – додумать не удалось. На ворот полушубка налип целый сугроб, вынуждая горбиться, стекая за ворот ледяными струйками, а скачка все длилась, и метель длилась, и бегство, и безумие, и ждал вдалеке замок, ждал веселый Стась, ждал обозленный молчанием Самаэль, Ангел Силы, не способный ничем помочь здесь, в скачке и метели…
Все было именно так.
Все было.
Ветер косым ударом крыла распорол пелену впереди и слева.
Сперва Сале почудилось, что она прихотью судьбы оказалась во главе кавалькады,
Откуда-то сбоку вывернулся один из сердюков сопровождения, срывая с плеча рушницу.
Выстрел оглушил женщину, но чубатый исчез, пропал во вьюге, а вместо него явилась запряженная парой бричка. Легкая бричка, какие Сале уже видела здесь – пан Станислав и местные звали их «чортопхайками». Кони захрапели, вьюном разворачивая чортопхайку на месте, и с зада брички ощетинились в снежный морок зрачки сдвоенных гаковниц, готовясь в любую секунду заплевать весь мир рубленой картечью.
«Сворачивай!.. сворачивай, пани!..» – зашипело, забулькало у самого уха; кобыла зашлась истошным ржанием, успев свернуть в проулок за миг до того, как грохнул залп.
Сердце Сале оборвалось в свистящую пропасть, бездну в глубине, в ту самую, где пряталась до поры прежняя, настоящая Сале Кеваль, – и ноздреватый сугроб принял женщину с ребенком в себя. Рядом билась в агонии несчастная лошадь, а у плетня герой Рио силой вынуждал своего жеребца удержаться на ногах – его конь, видимо, был ранен. Из-за ближайшего хлева, примыкающего к рубленой хате в три наката, взвился гортанный зов, но ветер скомкал его в горсти, расплескал, раскидал по округе.
Все было именно так.
Все было.
И, поднимаясь на ноги, тесно прижимая к себе раскаленный комок, Сале Кеваль поняла: не уйти.
Даже если жеребец Рио продержится в скачке, а ее с ребенком кто-нибудь возьмет к себе в седло – не уйти.
Решение пришло само.
– За хлев! – крикнула женщина, надеясь, что ее услышат те, кому этот крик предназначался. – Прячьтесь за хлев!..
Спустя мгновение, расхристанная, простоволосая, с ребенком на руках, она уже бежала навстречу преследователям.
Чортопхаек оказалось две, и передняя ее едва не задавила.
– Панове! Панове черкасы!
Кони с ржанием заплясали на месте, сдерживаемые умелой рукой, и женщина увидела всадников (двух? трех?..), что скакали следом.
– Панове черкасы! Спасите! Вон они, ироды клятые, вон туда поскакали! Мамку мою, мамку старенькую, стрелить хотели… Бровка затоптали… спасите! Они там, там ховаются!
– Не врешь?!
– Христом Богом клянусь! – вовремя вспомнилась местная присказка, не раз слышанная здесь от кого угодно, начиная кухарем и заканчивая сердюками; разве что пан Станислав и Юдка обходились иными словами.
И рука женщины еще раз указала куда-то в черный провал между хатой и хлевом.
– Ну, баба! Вот это баба! Хлопцы, а ну!..
– Пан есаул, на чортопхайке не пройдем!
– Бес с ней!.. Зараз вернемся!
Черкасы прыгали с брички, досадливо швыряя на дно разряженные в бою пистоли и булдымки-короткостволки; кривые клинки шабель скупо взблескивали, покидая ножны. Всадники ринулись первыми; пешие от них почти не отставали.
Трое черкасов с последней брички слегка замешкались. Молодой парень, правивший упряжкой, лихо соскочил на землю, набрав полные сапоги снега; от души хлопнул Сале по плечу.