Рубежи
Шрифт:
Комбриг построил полицаев на поляне, медленно прошелся перед ними, хмуро и недобро поглядывая на вытянувшиеся постные лица перебежчиков, ткнул одного из полицаев в грудь и приказал:
— Разувайся!
Тот побледнел, забормотал в оправдание: он де был самым смирным и стрелял только в воздух. Видно, решил, что раз снимают обувь, значит, расстреляют. А комбриг подозвал меня и тоже приказал:
— Разувайся!
Полицай, поняв что к чему, торопливо сдернул свои сапоги и забрал мои развалюхи. Даже обрадовался, что этим кончилось.
Как-то мы
Мы с Батеневым набрели на проселок, который вливался в большак. На нем четкие отпечатки гусениц. Через буерак перекинут мостик, довольно крепкий на вид. Батенев глянул на след — не поставить ли тут мину? Поставили и двинулись дальше. Еще в одном месте замаскировали на дороге заряд. Вечером возвращались тем же путем. Раздвинули кустики и видим: мост снесло взрывом, а на дне буерака вверх гусеницами валяется трактор. В другом месте подорвался автобус с солдатами. Наш боевой счет потихоньку рос.
Фронт приближался неумолимо. Отряд полностью переключился на разведку, вел ее и днем и ночью, за десятки километров окрест лагеря. Ходили наши разведчики и в Брянск.
В сентябре похолодало, грянули настоящие утренние заморозки с инеем. Костры разводить было нельзя: слишком много вокруг отступавших фашистских войск, легко себя обнаружить. Ночами почти не спали. А как начинало пригревать солнышко, дремали даже на ходу.
Ночью от Брянска долетали глухие взрывы авиабомб. Иногда грохотало так, что земля тряслась: это либо эшелон с боеприпасами взрывался, либо склад. Прицельно работали наши летчики.
Партизанская жизнь закончилась в середине сентября. Сначала наведались к нам армейские разведчики, о чем-то потолковали с командованием отряда и исчезли. Потом примчался в лесное царство танк. Когда танкисты вылезли из машин, их дружно подхватили десятки рук. Качали до тех пор, пока те не взмолились:
— Пожалейте наши печенки-селезенки, друзья!
И вот по большаку, назывался он Ревенским, хлынул поток советских войск — танки, пехота, артиллерия, «катюши», обозы.
Отряд вышел в Брянск Второй и обосновался там. А за Первый еще кипели бои. Отдышались после лесов в пригородном поселочке мясокомбината, наелись свежей картошки до колик в животе. А тут и хлеба нам подбросили, совсем приличная жизнь началась.
Через несколько дней отряд погрузили на машины и повезли в Орел. Поселились за рекой, а столовались в центре города. Каким-то чудом уцелел первый этаж пятиэтажного дома, в нем разместили столовую. В город стянулись все партизанские отряды Орловщины. На центральной
Потом появились художники, кинооператоры, журналисты. Герои-партизаны были нарасхват. Никита Мироныч тоже.
Началось расформирование отрядов. Бывшие партийные и советские работники направлялись в распоряжение обкома партии. Рядовым партизанам предоставлялись кратковременные отпуска, после которых их ждала армия. Отпусками воспользовались редкие: некуда было ехать. Просились сразу на фронт.
С нами поступили просто — приказали вернуться в батальон. И группе Долматова тоже. По данным военного коменданта часть наша стояла в Кролевце. Добрались на попутных, батальона там уже нет.
В комендатуре Кролевца посоветовали ждать батальон в Конотопе. Прибыли мы туда и целую неделю проторчали на железнодорожной станции. Нам обещали: состав с батальоном вот-вот прибудет, а он где-то задерживался. На юг непрестанно шли эшелоны. На многих полыхали транспаранты: «Даешь Киев!» Проследовал эшелон и с чехословацкими подразделениями.
Наконец, комендант обрадовал: сегодня будет. Наш эшелон появился под вечер. Медленно поплыли вагоны. Из теплушек высовывались солдаты, и мы стали различать знакомые лица. Махали руками, приветствовали криками. А солдаты недоумевали: что за пестрая орда? Фрицы не фрицы и на наших не похожи.
Скрипнули тормоза, лязгнули буфера. Из вагона выпрыгнул капитан Курнышев, стройный, туго перепоясанный ремнем с портупеей. На боку планшетка и пистолет. Подошел и строго спросил:
— Кто такие?
Батенев доложил:
— Прибыли с боевого задания, товарищ капитан!
— Постой, постой, — улыбнулся капитан. — Наши! — Затем кивнул в сторону долматовцев: — А эти?
— Бойцы второй роты! Заброшены в тыл врага в декабре сорок второго! Докладывает старший сержант Долматов!
Из вагонов повыскакивали ребята, окружили нас, и начались объятия, веселая кутерьма.
Старшина ожидал в сторонке, когда кончатся нежности, и только осуждающе качал головой. Наметанным взглядом он определил, что придется раскошеливаться. Отправил в тыл в новеньком обмундировании — и что от него осталось? Вшивые фашистские обноски?! А какой же старшина без содрогания расстается с добром из своей каптерки?
Когда я уходил на задание, сообщил отцу, чтобы писем от меня скоро не ждали и чтоб не волновались. Но отец продолжал писать аккуратно, так что накопилась целая куча треугольничков. Читал их запоем. В каждом один и тот же вопрос: что это за такое задание, что писать нельзя? В одном из писем известие — убит мой закадычный друг Колька Бессонов, пришла похоронная. Сообщение оглушило. Я представить себе не мог, как это нет Кольки Бессонова. Нет в живых предводителя в охотничьих и рыбацких походах? Этого быть не может!