Рубин эмира бухарского
Шрифт:
Я решил, что, когда допью до конца зеленый чай (к которому я еще не привык), пойду и напьюсь холодной газированной воды. Так я и сделал. Оставив свои бумаги и санскритскую книжку на ковре, я пересек площадь и подошел к ларьку. За кранами и трубками почти петроградского типа, какими я помнил их с детства, еще до войны, и какие вновь появились во время нэпа, стоял темнокожий человек лет тридцати с густыми черными бровями и очень правильными чертами лица. Он мельком взглянул на меня и спросил с сильным восточным акцентом:
— Вода —
Я кивнул, взял стакан и с наслаждением выпил.
Сквозь донышко стакана я увидел, что продавец внимательно смотрит на меня. «Он не может быть узбеком, — подумал я, — в нем нет ничего тюркского или монгольского».
— Вы что, не узбек? — спросил я.
Зубы его блеснули в какой-то почти неуловимой светской улыбке.
— Грек, — ответил он, — Кристи Кангелари. Ходи пить вода мой киоск. Круты дальше!
Он сказал, что он грек, но акцент у него обыкновенный кавказский. Странно. Впрочем, чего я ждал? Что он откроет рот, и польются гекзаметры, и я услышу умолкнувший звук благородной эллинской речи? Это был вульгарный торговец, и говорил он как большинство торговцев-южан.
— А твой, — спросил он, в свою очередь, — сейчас приехал?
Я кивнул.
Внезапно он повернулся, схватил мухобойку и безошибочным движением убил осу, севшую на кран с сиропом. У него был совершенно атлетический разворот плеч.
— Что же, вы из Греции? — спросил я немного по-школьнически.
— Нет, — ответил он, — мы Кавказ. Анапа знаешь?
Ах, вот почему у него кавказский акцент!
Я отошел.
Становилось жарко. Холодная вода принесла лишь минутное обманчивое облегчение, и я чувствовал себя теперь хуже, чем прежде. Я пошел обратно к чайхане.
Издали мне показалось, что на моем месте кто-то сидит. Нет, я ошибся: на соседнем. Но сидевший, видимо, наклонился над моей книжкой.
Подойдя ближе, я увидел, что это был узбек. Мы, естественно, оглядели друг друга. Он смотрел на меня, вероятно, потому, что я был европеец, русский и в маленькой Фергане даже такой невидный юноша, как я (я был совсем как жердь после лихорадки и походил на длинную тень), мог привлечь внимание, я же — потому, что мне сразу бросилось в глаза его очень красивое, хотя и не слишком приятное лицо с тонко вырезанными чертами и особенно ясно прорисованными глазами.
— Здравствуйте, — кивнул он приветливо. — Извините за бесцеремонность — я думал, что кто-то забыл.
Было приятно слышать безукоризненную русскую речь. Я невольно улыбнулся в ответ. Мы были примерно одних лет.
— Как хорошо вы говорите по-русски, — сказал я. — Вы, — я сконфузился, боясь сделать ошибку, — русский?
— Нет, — рассмеялся он. У него оказались неровные зубы. — Я здешний сарт, или, как нас называют теперь, узбек. А вы ведь приезжий?
— Да, — ответил я.
— Откуда же? — заинтересовался он.
— Из Петрограда.
Глаза
— Вы не студент ли?
— Уже нет.
— Не естественник? — Вопрос звучал неискренне.
— Нет, я филолог.
Он вопросительно взглянул.
— Восточные языки, — пояснил я.
— Ах, да, — кивнул он. — Это ведь ваши книжки. Еще раз извините за нескромность. На каком же это языке и где издано?
— Тут помечено, что издано в Афганистане, — сказал я.
Краска сбежала с его лица. Он посерел. «Какой впечатлительный человек», — подумал я и продолжал:
— Но это просто случайность. В Афганистане немало индийцев, и они иногда метят изданные в Индии книги как афганские.
— А... язык? — заикаясь, спросил мой собеседник.
— Санскрит.
Мягко и, как я почувствовал, несколько приторно он обратился ко мне снова:
— Вы что же, бывали в Индии? Или в Афганистане?
— Ни там, ни там.
Постепенно краска вернулась на его лицо.
— Но вы должны хорошо знать Индию, раз вам знаком язык.
Я уже разгорелся к этому времени:
— Индию хорошо никто не знает. Индия — целый океан. Послушайте, что по этому поводу сказал один знаменитый путешественник по Индии, проведший многие годы в странствованиях по ней. Он сделал тысячи наблюдений во время своих путешествий, написал и опубликовал пять огромных научных трудов. И вот, когда ему на докладе в одном из важнейших географических обществ мира задали тот же вопрос, что вы мне: хорошо ли он знает Индию, — он сказал: «Что из того, что я годы ездил взад и вперед по Индии... Индия слишком велика и бездонна, чтобы ее можно было легко узнать. Я могу судить об Индии не больше, чем червяк, прогрызший книгу от корки до корки, может судить о ее содержании».
Это понравилось моему собеседнику, как понравилось мне, когда я это впервые услышал. Он счастливо засмеялся и проговорил:
— Хорошо сказал.
После маленькой паузы он поднял голову и вновь обратился ко мне:
— Да, но вы не обыкновенный червяк. Вы червяк, умеющий читать.
— Немного, да. Но я еще не добрался до книги.
— Ваш чай остыл, — заметил он. — Я велю подать горячего. Вам нравится кок-чай?
Я смотрел на него молча. Он рассмеялся:
— А, понимаю. Еще не привыкли, и он вам не по вкусу.
Он сделал знак стоявшему в отдалении чайханщику, тот подошел. Мой новый знакомый распахнул свой пестрый ситцевый халат, под ним оказался другой, тонкий, шелковый, и вынул из-за пояса блестящую серебряную коробочку ювелирной работы. Он раскрыл ее, высыпал на руку щепотку черного чая и передал чайханщику. За это время я успел разглядеть коробочку. Это была серебряная офицерская лядунка с накладным золотым двуглавым орлом. Таких трофеев я в Петрограде видел немало. Заметив мой пристальный взгляд, он бросил небрежно: