Рубин Рафаэля
Шрифт:
Она задумалась.
– В субботу.
По субботам он всегда обедал у Киджи. На этих обедах часто бывал сам Папа Римский. В тех кругах, где вращался Рафаэль, связи и положение сплетались в затейливый узор. С его стороны было бы недальновидным отказываться от приглашения банкира. Если Рафаэля не будет на обеде, вопросов не избежать, особенно учитывая его ставшую притчей во языцех любвеобильность.
Нельзя допустить, чтобы честь Маргариты запятнала его сомнительная слава.
– Вы можете прийти сюда к полудню? – Так у него будет возможность
– Как пожелаете.
– Именно так, я бы очень этого желал.
Ему хотелось взять ее руку и поднести к губам, но он изо всех сил воспротивился опасному порыву. Она могла неправильно понять подобный жест. Маргарита кивнула и ушла, а Рафаэль повернулся к Джованни да Удине, который взирал на учителя, сложив на могучей груди руки. Этот плотный малый с седой прядью качал головой, с трудом сдерживая улыбку.
– Если бы я не видел всего своими глазами, то ни за что бы не поверил!
– Боюсь, мой друг, ты слишком легковерен, – ответил Рафаэль с хорошо разыгранным равнодушием. Он вернулся к мольберту, на котором стоял набросок, сделанный с Маргариты.
Джованни пошел следом и засмотрелся на удивительное лицо, сотканное из теней и линий.
– И все здесь знают, как легко вы увлекаетесь хорошенькими девицами.
– Джованни, друг мой, я тебе уже говорил: с ней все иначе.
– Вы не находите ее привлекательной? – не унимался да Удине.
– Она восхитительна.
– Но недостаточно хороша для вас?
– Скорее, слишком хороша для меня, Джованни.
– Значит, ее прелести вас не зацепили?
– Скорее, отпугнула ее осторожность.
Рафаэль снял набросок с мольберта и положил его на стол, стараясь не смотреть в глаза, которые заставляли его нервничать. Особенно когда он изо всех сил старался отрицать очевидное.
– Неужели? – Джованни засмеялся. – Учитель, я уже достаточно хорошо вас знаю, чтобы поверить, что ваш пыл остудила смышленость девицы.
Он наклонил голову и бросил взгляд на дверь, в которую только что вышла Маргарита. Свежий аромат ее волос все еще витал в мастерской.
– Да, но такой синьорины никто из нас раньше не встречал. Правда? – спросил Рафаэль.
Этим же вечером, как только стемнело и сумрак оживило золотое мерцание свечей и масляных ламп, Рафаэль отправился во дворец Киджи. Он подошел к величественному зданию, которое служило конюшней, и поднялся по каменным ступеням. Здесь, на первом этаже, хозяин держал породистых скакунов, а над ними располагались роскошные покои. Стены в них были увешаны шпалерами или украшены фресками в пастельных тонах. Пол устилали персидские ковры. Рафаэль намеревался показать банкиру эскизы к новой фреске, на которой собирался изобразить бракосочетание Амура и Психеи. Рафаэль поднимался по изогнутой каменной лестнице мимо лесов, оставленных его помощниками.
В большом зале в конце коридора он нашел Агостино, своего друга и покровителя. Киджи возлежал
Агостино, бородатый, с заросшей волосами грудью, полулежал на боку, опершись на локоть, и с интересом наблюдал за двумя учениками Рафаэля, накладывавшими цветную штукатурку на фреску «Персей обезглавливает Медузу». Зала была огромной, и ничто в ней не напоминало о конюшнях. Она была вся украшена предметами искусства. Рафаэль все время задавался вопросом, в состоянии ли Киджи оценить всю глубину библейских сюжетов и мифологических аллегорий, не говоря уже об иронии, заключавшейся в том, что они украшали обитель куртизанки.
– О, Рафаэлло, друг мой! Как поживаешь? Ну что, принес рисунки?
– Надеюсь, они вам понравятся, – произнес Рафаэль, стараясь придать тону смиренность.
Он уважал Киджи и даже им восхищался, но было в этом человеке что-то такое, что заставляло всегда держаться настороже. Может быть, причина заключалась в том, что, если бы не талант художника, который пытался взнуздать Киджи, не нашлось бы ничего связующего два разных мира, которым принадлежали мастер и его покровитель. Разумеется, Рафаэль был признателен этому влиятельному человеку за протекцию, но старался не забывать и об осторожности.
Киджи взял с блюда засахаренную виноградину и громко застонал от удовольствия, положив лакомство в рот. С хитрой, вкрадчивой улыбкой он произнес:
– Я все время думаю: есть ли в этой жизни что-то более приятное, чем ублажение всех чувств одновременно?
Рафаэлю показалось, что Киджи ждет не столько ответа на свой вопрос, сколько понимания и одобрения. Хозяин привлек к себе молодую женщину и жадно ее поцеловал, лаская обнаженные груди. Его нимало не заботило, что вокруг посторонние. Скорее, это его даже забавляло. Мгновение спустя он отослал женщину прочь широким взмахом руки. Рафаэль отвернулся, а Киджи встал, сверкнув обнаженным торсом, и обмотался длинным шелковым полотном. Теперь он походил на древнего римлянина в тончайшей тоге.
– Я подумал, что сюда можно было бы добавить фигуры херувимов, – сказал Рафаэль, не обращая внимания на Империю.
Киджи развернул свитки с рисунками и стал внимательно их рассматривать.
– Замечательно, – улыбнулся банкир. – Рисунки просто великолепны, – похвалил он, по-братски положив руку на плечо художнику. – Но могу ли я надеяться, что все это великолепие когда-нибудь украсит мои лоджии?
Киджи имел в виду другое: будут ли работы завершены?
– Надеюсь, до сих пор я не давал вам повода для разочарования?