Рубин Рафаэля
Шрифт:
Он знал, что своим существованием лишает покоя многих особ в Риме, но теперь это его не заботило. В нем как будто уживалось два человека – распутник, о котором так охотно сплетничали, и одинокий затворник, которого никто не знал.
В компании других художников он вошел в бордель. На Рафаэле был бархатный пепельно-серый плащ с серебряной вышивкой и шапочка в тон, с большим пурпурным пером. Когда он поднял в знак приветствия руку с поблескивавшими перстнями, все присутствующие обернулись, чтобы посмотреть на него. Ругань и смех утихли, послышался возбужденный шепот, пришел сам Рафаэлло!
–
Одна из женщин приняла у него плащ, вторая – шапочку, знатному посетителю тут же предложили самый чистый стул возле карточного стола. Но его привело сюда не желание сыграть в карты или кости, а похоть. Он выпил большой кубок вина, затем другой, ради приличия перекинулся парой фраз с игроками и выбрал девушку с длинной темной гривой и большими глазами, лишенными всякого выражения. Она ничем не была примечательна, разве что огромной грудью, не умещавшейся в голубом кружевном корсете, и Рафаэль даже этому обрадовался.
Оказавшись наедине с безымянной обладательницей пышных телес и копны жестких черных волос, он дал себе волю. Он был груб, до боли мял тонкими пальцами податливые груди. Но когда овладел шлюхой, перед ним возникло лицо совсем другой женщины. Это стало для него настоящей неожиданностью. Он видел ту самую, потрясающую, желанную, недоступную… Маргариту.
Господи, он не должен желать ее! Ему нельзя видеть в ней женщину. Она наверняка еще девственница, невинная девушка. Но, только увидев запретный образ, он почувствовал облегчение. Захваченный ураганом чувственного наслаждения, он застонал и излился.
Мгновение спустя Рафаэль уже неподвижно лежал рядом с девушкой, от которой разило вином и мужским семенем. Его дыхание выровнялось, грудь лоснилась от пота, тело наполняла приятная истома. Сквозь приоткрытые оконные ставни до него доносилась музыка, смех и едкий запах вина и дыма. На крашеном столе рядом поблескивали монеты. Плата за удовольствие. Джанфранческо Пенни был в соседней комнате, а Джованни да Удине еще не выходил из-за игорного стола. Было поздно, и все они в поисках развлечений, пытаясь развеяться после непосильной работы, успели много выпить. Рафаэль все же поддался пороку, которому обещал противостоять.
Однако блаженная расслабленность быстро сменилась острым чувством вины и сожалением. Он молча встал, по скрипучему деревянному полу двинулся к единственному стулу, на который бросил одежду, и стал одеваться. Девушка тоже поднялась и без единого слова облачилась в свой фривольный наряд. Потом взяла монеты и засунула их поглубже в низко вырезанный голубой лиф. Рафаэль машинально поцеловал ее в щеку и слабо улыбнулся.
– Мы скоро увидимся? – спросила она.
– Кажется, нет.
Она внимательно на него посмотрела и улыбнулась.
– Вы влюблены?
– Боюсь, все не так романтично, как может показаться. Работа – это единственная дама моего сердца, – улыбнулся он. – И сейчас она требует так много внимания, что у меня просто не остается времени на развлечения.
– Но вы же забыли об этом сегодня!
– Да, и дорого заплачу за свою забывчивость завтра, когда мне нужно будет оказаться сразу в нескольких местах одновременно.
Она громко и неприятно рассмеялась, и он обратил внимание
– Если передумаете, синьор Рафаэль, я не стану поднимать для вас цену, как бы ни росла ваша слава. С вами всегда приятно иметь дело, особенно в постели!
Он открыл дверь и с ухмылкой обернулся к ней на прощание.
– Я запомню, – сказал он. Разумеется, он не собирался прибегать к ее услугам. Почему-то он ясно понимал, что теперь долго не захочет ни этой женщины, ни этого места.
Он вернулся домой на рассвете, когда солнце только показалось над горизонтом, озарив небо всполохами робкого розового света. Здания по Виа деи Коронари в этом освещении приобрели романтический вид. Джулио уже не спал. Погруженный в глубокую задумчивость, он сидел на кухне возле закопченного очага, в котором на черном крюке висел горячий чайник. Перед ним на столе стоял нетронутый простой завтрак. Из окон, выходивших на улицу, доносились птичьи голоса и цокот копыт первых лошадей. Рафаэль похлопал Джулио по плечу и рухнул на стул, стоявший напротив молодого человека.
– Слишком рано, Елены еще нет. Но она скоро будет.
– Мне не спалось, поэтому я сам приготовил себе поесть. Надеюсь, вы не против?
– Мой дом – твой дом, дорогой. Ты можешь делать здесь все, что пожелаешь.
Джулио улыбнулся и откусил кусочек хлеба. Они замолчали.
– Значит, вы закончили вчера наброски с этой девушки?
– Да, и крайне доволен тем, что получилось. Но мне бы очень пригодилось твое мнение о том, как разместить остальные фигуры.
– Как обошлась с вами удача нынешней ночью? Эта красотка, дочь пекаря, была к вам так же благосклонна, как и днем?
Рафаэль легко шлепнул Джулио по затылку и улыбнулся. Он очень устал, и ему отчаянно хотелось вымыться.
– Ты прекрасно знаешь, что я весь вечер пил и гулял с Джованни и Джанфранческо. Попробуй как-нибудь, тебе тоже понравится.
Джулио опустил взгляд в свою кружку с домашним вином.
– Такая жизнь не для меня.
– Мужчина есть мужчина, Джулио. Может, если ты попробуешь…
– Я уже пробовал.
Они отвернулись друг от друга. Невысказанные мысли, казалось, растворились в густом розовом свете, струившемся сквозь три кухонных окна. Рафаэль всегда считал, что мужчина должен желать женщину, иначе он не мужчина. Если юноша не стремится обладать женщиной, неизбежно возникает мысль о мужеложстве. Рафаэлю не приходило в голову, что плотский голод может не возникать по другим причинам.
С легким скрипом отворилась тяжелая кухонная дверь, и на порог шагнула молодая женщина с плетеной корзиной, полной хлеба, сыра и рыбы. Вместе с ней в дом ворвался целый букет различных запахов.
– Здравствуйте, синьор Санти, – медленно произнесла она, опуская корзину и снимая плащ.
Елене ди Франческо-Гвацци было почти двадцать, но маленькое пухлое тело, светло-серые глаза и веснушки на переносице делали ее гораздо моложе. Прямые светлые волосы были убраны под простую шапочку, а на лице то и дело вспыхивала стеснительная, робкая улыбка. Когда она повернулась к Джулио, чтобы поздороваться, тот вежливо встал из-за стола.