Рубин Великого Ламы

— Правда, этот безмозглый Купер принял меня тотчас же за сумасшедшего!

— А! вот видите! — воскликнул лорд Дункан.

— Однако я не в бреду!.. Вот письмо! — воскликнул молодой человек.

— Так же и я далек от мысли, что это вы бредите, дорогой Дерош!.. — протестовал командир. — Но ваш дядя!., о!., это совсем другое дело!..

— Тогда, значит, — сказал Оливье, вставая, — вы с Купером против меня?

— Решительно! Без колебания!

— Так спрошу вас, что бы вы сделали на моем месте?

— На вашем месте, уважая память

мистера Гарди, я бы сжег его письмо и больше бы об этом не думал…

Оливье безнадежно пожал плечами.

— Это не ответ, — сказал он, — я сейчас же иду посоветоваться к лорду Темплю…

— Превосходная мысль! Лорд Темпль верный выразитель общественного мнения в Англии. Он спокоен, справедлив и может дать хороший совет. Идем к нему, я с вами!

Командир и Оливье сели в кэб. Спустя полчаса они уже звонили у дверей пышного жилища благородного лорда. И тотчас же их провели к нему.

Лорд Темпль выслушал в глубоком молчании сообщение Оливье, и когда его гость кончил, долго еще сидел, не двигаясь, погруженный в размышление.

— Могу я спросить ваше мнение, милорд? — спросил наконец Оливье, раздраженный этим продолжительным молчанием.

— Мое мнение, — произнес величественно лорд Темпль, — что ваш покойный дядя был помешанный!

— Помешанный?

— Помешан окончательно. Мания величия!

— Как это, милорд?

— У него была мания воображать, что он все может, даже создавать драгоценные камни; тщеславие вскружило ему голову.

— Извините, милорд! Но откуда взял он, по-вашему, рубины, если он не сделал их?

— Это меня совершенно не касается, — сказал почтенный лорд. — И к делу не относится.

— Я позволяю себе держаться другого мнения. Если допустить, что рубины натуральные, тогда трудно представить, чтобы ученый, имеющий более чем скромные средства, мог их приобрести; если же признать, что рубины не имели никакой ценности, были его работы, тогда все становится понятным.

— Рассуждение правдоподобное, — вставил лорд Дункан.

— Это рассуждение ничего не доказывает, — возразил лорд Темпль с убеждением. — Эта сторона дела для нас не существует. Мистер Гарди мог владеть этими рубинами в силу такого обстоятельства, о котором мь1 ничего не знаем: по наследству… подарок от какого-нибудь восточного принца… случайно даже… он мог найти в какой-нибудь старой мебели… подобные вещи мы видим постоянно…

— О, милорд!., рубины стоимостью в пятьсот тысяч фунтов стерлингов забыты в каком-нибудь старом зеркале!.. Да это сказка!..

— Наконец, мало нужды знать, как они к нему попали! Он их имел, вот это только и занимает нас; притом же я никогда не соглашусь, никогда, слышите, господин Дерош, чтобы синдикат из наших первых ювелиров, лучших знатоков дела во всем свете, мог бы допустить обмануть себя каким-то темным французским химиком!., извиняюсь за эпитет вашему покойному дяде!

По упрямству мула, которое выразилось во всех чертах лица благородного лорда, было ясно как день, что никакое рассуждение

не могло бы поколебать его убеждения. И, отказываясь от дальнейшей борьбы, Оливье ушел рассерженный, в большом унынии.

Прошло несколько дней; все было тихо: ни слухов, ни сплетен. Вдруг однажды утром все ахнули, прочтя поразительную новость в газетах; все листки, журналы, газеты только об этом и твердили. Мистер Дерош объявляет, что его аэроплан продается с торгов. Никогда еще аукцион не привлекал такой толпы. Торги были жаркие, цену подняли высоко, многие отступились, и чудный воздушный корабль за полмиллиона фунтов стерлингов достался лорду Бельграву, владельцу целого квартала, одного из лучших в Лондоне.

На другой день вся Англия узнала, что мистер Дерош сделал пожертвование в больницу вдов и сирот на сумму, равную продажной цене аэроплана.

Можно себе представить шум, поднявшийся при таком известии. В продолжение нескольких дней не прекращалась перестрелка вопросов, восклицаний и предположений…

Среди людей, особенно взволнованных этими новостями, конечно, нужно считать семейство Дункан. Лорд Дункан, вполне понимая душевную борьбу Оливье, не разделял, однако, его сомнения насчет рубинов и не мог не сожалеть, что он по доброй воле лишился всех средств существования. Леди Дункан, как только узнала новость, в ту же минуту объявила решительным тоном, что запланированного брака ее дочери не будет, что никогда она не допустит, чтобы дочь ее вышла замуж за нищего. Но Этель имела свою волю и сумела показать ее в этом случае.

— Дорогая мама, — сказала она, бледная как полотно, становясь напротив матери, — прошу у вас тысячу извинений за противоречие, но я ни за кого не выйду, кроме мистера Дероша!

— Вы не выйдете за него, Этель, я вам запрещаю!

— Тогда я навсегда останусь в девушках!

— Это я запрещаю тем более!.. Чтобы вы, с вашей наружностью и вашей осанной, не составили бы самой блестящей партии в Лондоне! Было бы смешно!..

— Мама, — твердо сказала Этель, — умоляю вас выслушать меня. Знайте, что единственная вещь, которая отталкивала меня от этого брака, что было причиной ваших страданий, — это несметное богатство мистера Дероша. О! я ненавидела эту мысль, что меня могут подозревать в расчете!.. Если бы я смела… я бы вам сказала, что теперь я довольна, когда у него нет ничего!

— Этель! Вы безумны! Вы мне разбили сердце! Командир! Уговорите ее! Заставьте ее понять… Это супружество невозможно!.. Никогда я не дам своего согласия! — воскликнула леди Дункан со слезами.

— Как же это? — сказала Этель с иронической улыбкой, — неужели месяц назад мистер Дерош не был тот же, что и теперь?.. Перестал ли он, например, быть тем же гениальным человеком, из-за которого спорили все матери, предназначая своим дочерям?.. Неужели несколько тысяч больше или меньше создают такую разницу? О! дорогая мама, я краснела бы от таких мыслей, и я уверена, что и вы покраснели бы, как я!..