Рубиновый маяк дракона
Шрифт:
Эльфы заметно устали, покрылись испариной, отдавая весь свой магический резерв воздушным потокам. Один за одним, они сдавали. Элиниэль не удержалась на ногах – осела на деревянный настил палубы, но с заклинания не сбилась. Я тихо спустилась в каюту, не рискнув никого отвлекать.
«О, хранители! Дайте им сил, молю!»
В следующую мою вылазку на полу сидели уже все члены команды, и лишь Лаирасул упорно продолжал стоять, хотя цвет его кожи сравнялся с оттенком хмурого неба, которое окончательно заволокло тучами. На этом зловещем фоне были отчетливо видны черные паруса
«Для туч ветер есть, а для нас нет?! Хранители морей, сжальтесь!»
Я вздрогнула, когда на краткий миг небо зловеще осветилось красной молнией.
«Показалось? Показалось. У страха глаза вели…»
Внезапный громовой раскат прогнал меня вниз, в каюту. Я залезла на кровать к Фабиане и схватила ее за руку.
– Все плохо.
– Они справятся, – шепнула мне она.
– Не думаю, что…
– Белинда, просто прекрати туда ходить. Только нервируешь. Лучше расскажи что-нибудь.
– Что?
– Да что угодно! Невыносимо уже так сидеть!
Подрагивающим голосом я стала пересказывать ей параграф из учебника по травологии:
– Серегон – растение с темно-красными цветами, по-другому его еще называют «кровь камня». К его полезным свойствам…
– Давай что-то повеселее, а? Байки Ливемсира хотя бы.
Предложенная тема оказалась удачной. Ведь Фабиана предпочитала отсиживаться в каюте, а не гулять на палубе в окружении эльфов, под тяжелым взглядом посла. А потому большинство рассказов прошло мимо ее ушей. Слово за слово, одна история перетекала в другую, но легче от этого не становилось.
– Давай тоже переоденемся? На всякий случай, – неожиданно предложила Фабиана, когда я рассказывала про эльфийку Аннабелию, которая, переодевшись в мужскую одежду, смогла выжить и сохранить свою честь во вражеском стане.
– А у тебя есть что-то мужское?
– Попросим у ребят.
– Фабиана, это же сказки все. Нас засмеют потом! Всему Йолли будут рассказывать, как мы тряслись от страха и натягивали мужицкие портки. Благородные маиры так не…
– Но это всего лишь предосторожность.
– Нет. Это всего лишь дурацкая байка Ливемсира. И не факт, что правдивая.
Но Фабиана, как всегда, поступила по-своему: постучалась в соседнюю каюту. Вопреки моим опасениям парни идею восприняли серьезно: то ли оттого, что сами изрядно струхнули, то ли тоже вспомнили рассказ про отважную Аннабелию. Габиор, как самый щуплый из всех, одолжил нам два комплекта своей одежды.
«Что бы на это сказал отец?»
Я неприязненно присматривалась к темно-зеленым штанам:
– Если все обойдется, я быстро переоденусь в свое и буду всем говорить, что и близко к мужским вещам не прикасалась.
– Я подтвержу, – закатив глаза, заверила Фабиана.
Она принялась разглядывать свой новый образ в зеркале. Штаны сидели не очень хорошо – слишком обтягивали ее филейную часть, а снизу собрались складками из-за неподходящей длины. Рубашку она заправлять не стала, и та висела на ней прямоугольным парусом. Впрочем, так хотя бы не сильно выделялась грудь. Но в целом вид был глупым и не подобающим маире.
– Последний штрих. – Она проворно завязала на затылке узел из волос и закрепила его гребнем. – Видела у нашей
Фабиана схватила помятую с одного бока узкополую шляпу Габиора, натянула ее на голову, подоткнула выбившийся каштановый локон и прочно приколола головной убор множеством шпилек.
– А ты чего сидишь? – повернулась она ко мне. – Давай же. Надо хоть что-то сделать.
– Да глупости это все. Не поможет…
– Да суй ты уже ногу в штанину! – не дала она мне договорить. – Штаны не куса…
Окончание слова потонуло в грохоте, а вместе с ним на миг показалось, что лебединый корабль взмыл в воздух, а потом раненой птицей упал в морскую пучину. Я подлетела над койкой, а Фабиана упала на пол лицом вниз и прикрыла руками голову. Сверху на палубе что-то трещало, рушилось. Колени обожгло болью, я куда-то поползла, ничего уже толком не соображая от ужаса.
Каюта кружилась, замешивая все в кучу: вещи, щепки, покореженные доски. Звуки слились в один бесконечный комариный писк. Я натужно хрипела и пыталась выкашлять древесную пыль, забившую легкие. Перекошенная дверь слетела с петель и впустила в каюту растрепанного Нолде. Он прижимал к носу шейный платок, но быстро передал его мне и помог подняться. Я недоуменно вытаращилась на царапины на его правой щеке, смотрела, как он открывает рот, как шевелятся его разбитые окровавленные губы, выпуская наружу безмолвные слова, которые тут же растворяются в навязчивом пищащем звуке. Видела, как округлились глаза Нолде, смотрящие куда-то за мою спину. Прокашлявшись в платок, я развернулась и выхватила взглядом в разгромленной каюте мужские сапоги и ноги в темных портках Габиора, торчащие из-под массивной деревянной балки и груды досок. Оттуда же, медленно растекаясь по полу, ползло щупальце бурой жидкости.
– Фабиана! – крикнула я, но не услышала собственного голоса. Попятилась и уперлась в грудь Нолде.
Он рывком развернул меня к себе и встряхнул за плечи так, что голова дернулась, а ворох пшеничных волос рассыпался по плечам. Он что-то говорил, кричал, но я не понимала.
– Не слышу.
Нолде сказал что-то еще: в движениях его губ, в том, как скривилось лицо, я угадала ругательство. Он сжал мою руку. Пальцы его были ужасно горячими. Или это я заиндевела от ужаса? Нолде развернулся и потянул меня к выходу. Я же споткнулась о поваленную дверь, а когда выпрямилась, то увидела зловеще-стальной кончик лезвия. Он торчал прямо из светлой рубашки Нолде, выскользнув между лопаток и продолжая свое движение вперед, на меня. Замер на миг прямо перед моим лицом. И снова скрылся, оставив после себя на белой ткани вертикальный алый шов, уродливо наливающийся багрянцем.
«О, хранители! О, хранители! О, хранители…» – гулкими молоточками стучала в голове единственная мысль.
Резко, до боли, Нолде сжал мою руку, так же резко отпустил и завалился вбок.
– Нолде! – крикнула я, по-прежнему не слыша своего голоса.
Сердце гулко стучало, заглушая писк в ушах. Перед глазами поплыли темные точки. Сознание медленно обволакивала дымка обморочного забвения, но сквозь нее успела проступить черная борода, заплетенная в три жидкие косицы, и плотоядный блеск чужих, недобрых глаз.