Руфь
Шрифт:
Джемайму ужасно огорчала мысль, что отец, как он грозился, никогда больше не пойдет в контору и не вернется к прежним делам. Ей не оставалось ничего иного, как только притворяться, что она не слышит и не придает значения этим угрозам: мистер Брэдшоу делал их с явным с расчетом на то, что Джемайма все передаст мужу. Джемайму часто даже радовало отсутствие миссис Брэдшоу, отправившейся ухаживать за сыном: оставшись дома, та принялась бы умолять мужа возвратиться к прежнему образу жизни, и мистер Брэдшоу, видя, какую важность придают его верности слову другие, стал бы нарочно стараться сдержать его.
У мистера Фарквара и без того было много хлопот. Он буквально разрывался между делами в Эклстоне и уходом за больным Ричардом.
Когда мистер Фарквар приехал наконец с известием о полном выздоровлении Дика, то решил рассказать мистеру Брэдшоу обо всем, что предпринял для его сына. Однако, как признавался потом мистер Фарквар мистеру Бенсону, он совершенно не понял, услышал ли мистер Брэдшоу хоть одно слово из этого рассказа.
— Поверьте, — ответил мистер Бенсон, — он не только внимательно все выслушал, но и запомнил каждое ваше выражение.
— Мне хотелось заставить мистера Брэдшоу высказать свое мнение или хотя бы знаком выдать, что он чувствует. Признаться, я не особенно надеялся на это, но полагал, что он, по крайней мере, скажет, хорошо или дурно я поступил, выхлопотав Дику место в Глазго. Не знаю, возможно, мистер Брэдшоу рассержен на меня за то, что я оттеснил Дика от дел фирмы.
— Как принял Ричард известие о раскрытии подлога?
— О, ничто не сравнится с его раскаянием! Правда, если бы я не знал пословицы «Заболевший черт в монахи просится», я бы больше ему поверил. Или если бы у Дика было больше силы характера и меньше лицемерия. Во всяком случае, это место в Глазго точно по нему: ясные и определенные обязанности, однако не очень большая ответственность. Добрый и наблюдательный начальник, и коллеги гораздо лучше тех, кого он знал до сих пор. Ведь вы знаете: мистер Брэдшоу желал, чтобы его сын избегал всякого общества, кроме семьи, и ни разу не позволил ему пригласить домой приятеля. Право, как подумаешь, какую неестественную жизнь заставлял его вести отец, так сжалишься над Диком и начинаешь надеяться, что в будущем для него все изменится. Кстати, удалось ли вам уговорить мать Леонарда отправить его в школу? Одиночество может быть для него так же опасно, как и для Дика. Он не научится благоразумно выбирать себе товарищей, когда вырастет, а войдя в общество, станет неразборчивым на знакомства. Говорили ли вы ей о моем предложении?
— Да, но ничего не вышло. Руфь просто не захотела об этом слышать. Похоже, мысль, что Леонард подвергнется насмешкам других мальчиков из-за своего особого положения, внушает ей непреодолимое отвращение.
— Они могут не узнать об этом. Кроме того, рано или поздно выступит же Леонард из своего ограниченного кружка, и тогда ему не избежать замечаний и насмешек.
— Верно, — грустно ответил мистер Бенсон. — Но не сомневайтесь: если школа действительно нужна Леонарду, то Руфь мало-помалу поймет это. Просто удивительно, как забота о благополучии сына приводит ее к правильным и мудрым заключениям.
— Я бы хотел, чтобы она смотрела на меня как на друга. После того как родился наш ребенок, она стала бывать у Джемаймы. Жена говорит, что Руфь любит держать
— Вот именно — «после всего, что она сделала»! Мы, ее домашние, почти не знаем, что она делает. Если нужна помощь, Руфь говорит нам об этом запросто. Но возможно, для нее оказывается облегчением забыть на время о страданиях, в которых она играет роль утешительницы, к тому же она робка и молчалива по натуре. Поэтому мы чаще всего и не знаем, чем Руфь занимается, если о ее делах не расскажут бедняки, которым она помогает. Но уверяю вас, когда она забывает о своей печали, то весь дом освещается, словно солнцем. Мы просто счастливы, когда Руфь остается дома. Она всегда умела вносить ощущение покоя, но теперь Руфь — воплощение радости. И я сомневаюсь, что самый мудрый школьный учитель смог бы научить Леонарда хотя бы половине того, чему учит его мать каждую минуту, которую ребенок проводит с ней. Ее благородная, скромная, благочестивая настойчивость в желании загладить последствия греха, совершенного в юности, похоже, очень сильно действует на сына, потому что его положение столь сходно с ее собственным, но только несправедливо, ибо он не совершал зла.
— Ну что ж, значит, надо это пока отложить, — сказал мистер Фарквар. — Думаю, вы сочтете меня практичным человеком, если я признаюсь, что домашнее воспитание Леонарда при такой матери уж точно не принесет ему зла. Во всяком случае, помните, предложение мое останется в силе и через год, и через два. Да что же, наконец, Руфь думает сделать из сына?
— Не знаю. Иногда я тоже задумываюсь над этим вопросом, но Руфь, кажется, никогда. Такой уж у нее характер. Может быть, из-за этого свойства с ней и случилось то, что случилось. Руфь никогда не смотрит вперед и редко оглядывается назад. Настоящего для нее довольно.
На этом и закончился разговор. Когда мистер Бенсон передал его суть сестре, мисс Вера призадумалась, посвистывая — хотя уже почти отказалась от своей давней привычки, — и наконец сказала:
— Ты знаешь, я никогда не любила бедного Дика, а все же мне досадно на мистера Фарквара за то, что он так запросто исключил его из компаньонов фирмы. Этого я больше всего не могу ему забыть, даже больше, чем его предложение посылать Леонарда в школу. Он будет настоящим королем у себя в конторе! Разве ты, Терстан, не способен учить Леонарда лучше любого учителя в Англии? Но я бы не обратила внимания на эту обиду, если бы мне не было жаль Дика, хотя я всегда его терпеть не могла. Значит, он начнет трудиться в Глазго за самое скромное жалованье — никто не знает, насколько скромное, — а мистер Фарквар станет забирать себе половину вместо трети здешних доходов?
Брат не мог ответить ей, да и Джемайма только долгое время спустя узнала, что часть прибыли, которая приходилась бы на долю Дика как младшего из компаньонов, если б он оставался участником предприятия, аккуратно откладывалась для него мистером Фаркваром: вместе со всеми накопившимися процентами предполагалось выплатить ее Дику, когда блудный сын поступками докажет свое раскаяние.
Дни, когда Руфь бывала свободна, казались Бенсонам настоящими праздниками. Она старалась сбросить с души груз забот и печалей и являлась бодрой и услужливой, всегда готовой помогать людям без всякой аффектации, но со свойственным ей от природы обаянием. Тонкая штопка, которой уже не могли заниматься пожилые женщины, чье зрение ослабело, откладывалась для ловких и проворных пальчиков Руфи. Переписка и письмо под диктовку мистера Бенсона исполнялись Руфью с веселой готовностью и давали отдых усталой спине пастора.