Рука бога Му-га-ша
Шрифт:
Жак сидел тут же в сторонке.
Он чувствовал себя как-то не в своей тарелке среди мрачных черных лиц, хотя никакой опасности ему пока не угрожало. Его привел сам Черный Лев; это было хорошей рекомендацией.
Однако Жак предпочел бы сейчас находиться где-нибудь на марсельской пристани. Там всегда было много моряков, которые любили рассказывать о своих плаваниях. А тут кроме Черного Льва никто его не понимал, да и тот обычно обрывал разговор в самом начале.
Черного Льва ждали на поляне.
Все
Зашуршали кусты.
Человек без головы в белой куртке шел по тропинке.
Жак вздрогнул.
Перед его глазами вдруг пронесся освещенный огнями Марсель и широкое окно перед подзорною трубой.
Человек без головы вышел на поляну.
Теперь у него вдруг явилась голова. Ее просто не было видно на фоне темного леса.
Это был Черный Лев.
Он подошел к деревянному идолу и торжественно поднял деревянную руку.
Глухой вопль пронесся по рядам собравшихся.
Черный Лев выждал, пока снова водворилась тишина, и затем начал говорить, должно быть, рассказывать. Деревянную руку он при этом положил на землю.
Жак не мог понять ни одного слова из того, что говорил Черный Лев, и он все-таки понимал. Это был удивительный рассказ, где каждое слово сопровождалось жестом и жестом таким выразительным, что он казался понятнее слова. Жаку вспомнился кинематограф, в котором он был раза два на скопленные деньги. Там говорили так же.
Вот Черный Лев изобразил, как трудно ходить по марсельским улицам, как тесно там и шумно. Он прогудел автомобилем, прозвякал трамваем, щелкнул пальцами, словно бичом. Вот он изобразил, как люди сидят и пьют, и как кто-то ходит и разносит подносы. Поза, которую при этом принял Черный Лев, показалась Жаку поразительно знакомой. Да ведь это Минюи. Вот Минюи сидит в своей конторе и щелкает на счетах. Черный Лев сжал кулаки, и лицо его выразило ярость, потом презренье. Такую же ярость и такое же презренье изобразили и другие черные лица.
— Милэ, — кричали все, — Милэ! — и потрясали кулаками.
Жак вдруг понял: — Милэ — Минюи, сын Черного Льва.
— Хо! Хо! Какое дело…
Черный Лев изобразил вдруг человека, сидящего за столом и словно пишущего.
Многие при этом вздрогнули и закрыли руками лицо, словно боялись ослепнуть.
А вот Черный Лев крадется, как змея, и хотя в его правой руке ничего нет, но Жаку показалось, что в ней блеснул нож. Вот он осторожно подходит, вот подымает руку…
Жак ясно ощутил на затылке подзатыльник, полученный им тогда от владельца трубы.
— Ну, ну! Рассказывай дальше, Черный Лев.
Черный Лев огляделся, словно боялся, не наблюдают ли за ним, потом он быстро взял деревянную руку, а вместо нее словно положил что-то,
И все подпрыгнули, и Жак из вежливости тоже подпрыгивал, хоть и не вполне ясно сознавал, чему все радуются.
Принесли глиняную чашу и долго на огне кипятили в ней что-то. Затем жрец окунул в чашу перья, связанные наподобие кисти, и помазал обрубок руки идола.
Тогда Черный Лев приложил к идолу руку.
Снова вопль раздался в толпе.
И все по очереди поддерживали руку, пока застывал клей, вытопленный из костей животных.
Теперь бог простирал к небу две руки, и все плясали и вопили, а Жак тоже плясал и вопил, полагая, что иначе у негров будет основание обойтись с ним как-нибудь не вполне любезно.
Черный Лев, несмотря на свою старость, не отставал от других, и даже Чатур мерно поднимал свои разбухшие от старости ноги.
Жак был оглушен этими криками и воплями.
Всю ночь продолжалась пляска.
С особенным увлечением плясал Алэ.
Казалось, он радуется тому, что громкие вопли заглушают все звуки ночи, и не слышно страшного грома.
Но заря вспыхнула на востоке, и все вдруг умолкли.
Водворилась полная тишина.
С ужасом прислушался Алэ.
Но грома не было слышно.
Не веря своим ушам, дикими прыжками побежал он к той скале, откуда недавно еще метнул бессильное копье.
И все, сколько их было, ринулись за ним.
Торжественна и спокойна была розовая пустыня.
И все было спокойно и тихо.
Гром умолк, и зарницы не спорили с рассветом.
Неподвижно, затаив дыхание, стояли дикари и внимали благодатной тишине.
У Алэ на лбу раздулись жилы, словно веревки. Если сейчас грянет этот гром, он бросится со скалы прямо на острые камни и навсегда перестанет слышать что бы то ни было.
Магура с ужасом наблюдала за ним.
Но все было тихо и спокойно.
Уже солнце поднялось над пустыней и впилось огненными булавками в голые черные спины.
Гром не гремел.
И тогда из сотни толстогубых ртов вырвался такой вопль, что, казалось, самая скала задрожала.
XV
РОБЕРТ САМ-ПО-СЕБЕ
Солнце заходило.
Огромные наскоро построенные бараки и шалаши казались багряными при его последних лучах.